---------------------------------------------------------------
OCR - Евсей Зельдин
Воспроизведено по книгам:
Мих. ЗОЩЕНКО "ИЗБРАННОЕ", ЛЕНИЗДАТ 1981
Михаил Зощенко "АПОЛЛОН И ТАМАРА", ЛИМБУС ПРЕСС, Санкт Петербург 1999
Интерсы наследников Зощенко в отношении всех его произведений
представляет издательство "Лимбус Пресс"
По всем вопросам касающимся использования авторских прав на
произведения Михаила Зощенко следует обращаться:
Издательство "Лимбус Пресс"
Юлия Гумен, менеджер по авторским правам
Email: limbuspr@spb.cityline.ru
тел: 007-812-1126706
---------------------------------------------------------------
x x x
О СЕБЕ, ОБ ИДЕОЛОГИИ
И ЕЩЕ KОE О ЧЕМ
Автобиография
Отец мой художник, мать -- актриса. Это я к тому говорю, что в Полтаве
есть еще Зощенки. Например: Егор Зощенко -- дамский портной. В Мелитополе --
акушер и
гинеколог Зощенко. Так заявляю: тем я вовсе даже не родственник, не
знаком с ними и знакомиться не желаю.
Из-за них, скажу прямо, мне даже знаменитым писателем не хочется быть.
Непременно приедут. Прочтут и приедут. У меня уж тетка одна с Украины
приехала.
Вообще писателем быть очень трудновато. Скажем, тоже идеология...
Требуется нынче от писателя идеология.
Вот Воронский (хороший человек) пишет:
... Писателям нужно "точнее идеологически определяться".
Этакая, право, мне неприятность!
Какая, скажите, может быть у меня "точная идеология", если ни одна
партия в целом меня не привлекает?
С точки зрения людей партийных - я беспринципный человек. Пусть. Сам же
я про себя скажу: я не коммунист, не эсер, не монархист, я просто русский. И
к тому же - политически безнравственный.
Честное слово даю -- не знаю до сих пор, ну вот хоть, скажем, Гучков...
В какой партии Гучков? А черт его знает в какой он партии. Знаю: не
большевик, но эсер он или кадет -- не знаю и знать не хочу, а если и узнаю,
то Пушкина буду любить по--прежнему.
Многие на меня за это очень обидятся (этакая, скажут, невинность
сохранилась после трех революций). Но это так. И это незнание для меня
радость все-таки.
Нету у меня ни к кому ненависти -- вот моя "точная идеология". Ну, а
еще точней? Еще точней -- пожалуйста. По общему размаху мне ближе всего
большевики. И большевичить я с ними согласен. Да и кому быть большевиком,
как не мне? Я "в Бога не верю". Мне смешно даже, непостижимо, как это
интеллигентный человек идет в церковь Параскевы Пятницы и там молится
раскрашенной картине...
Я не мистик. Старух не люблю. Кровного родства не признаю. И Россию
люблю мужицкую.
И в этом мне с большевиками по пути.
Но я не коммунист (не марксист вернее) и, думаю, что никогда им не
буду.
Мне 27 лет. Впрочем Оленька Зив думает, что мне меньше. Но все-таки это
так.
В 13-м году я поступил в университет. В 14-м -- поехал на Кавказ.
Дрался в Кисловодске на дуэли с правоведом К. После чего почувствовал
немедленно, что я человек необыкновенный, герой и авантюрист - поехал
добровольцем на войну. Офицером был.
Дальше я рассказывать не буду, иначе начну себя обкрадывать. Нынче я
пишу "Записки бывшего офицера", не о себе, конечно, но там все будет. Там
будет даже как меня однажды в революцию заперли с квартирмейстером Хоруном в
городском холодильнике.
А после революции скитался я по многим местам России. Был плотником, на
звериный промысел ездил к Новой Земле, был сапожным подмастерьем, служил
телефонистом, милиционером служил на станции "Лигово", был агентом
уголовного розыска, карточным игроком, конторщиком, актером, был снова на
фронте добровольцем в Красной армии.
Врачом не был. Впрочем неправда - был врачом. В 17-м году после
революции выбрали меня солдаты старшим врачом, хотя я командовал тогда
батальоном. А произошло это
оттого, что старший врач полка как-то скуповато давал солдатам отпуска
по болезни.
Я показался им сговорчивей. Я не смеюсь. Я говорю серьезно.
А вот сухонькая таблица моих событий:
арестован -- 6 раз,
к смерти приговорен -- 1 раз,
ранен -- 3 раза,
самоубийством кончал -- 2 раза,
били меня -- 3 раза.
Все это происходило не из авантюризма, а "просто так" - не везло.
Нынче же я заработал себе порок сердца и потому-то, наверное, стал
писателем. Иначе -- я был бы еще летчиком.
Вот и все.
Да, чуть не забыл: книгу я написал. Рассказы -- "Разнотык" (не
напечатал: может быть, напечатаю часть). Другая книга моя -- "Рассказы
Назара Ильича, господина
Синебрюхова" -- в продаже. Продается она, я думаю, в Пищевом Тресте,
ибо в окнах книжных лавок я ее не видел.
А разошлась эта книга в двух экземплярах. Одну книжку купила -- добрый
человек Зоя Гацкевич, другую, наверное, -- Могилянский. Для рецензии. Третью
книжку хотел купить Губер, но раздумал.
Кончаю.
Из современных писателей могу читать только себя и Луначарского.
Из современных поэтов, мне, дорогая редакция, больше всего нравятся
Оленька Зив
и Нельдихен.
А про Гучкова так и не знаю.
Мих. Зощенко, 1922.
БОГАТАЯ ЖИЗНЬ
Кустарь Илья Иваныч Спиридонов выиграл по золотому займу пять тысяч
рублей золотом.
Первое время Илья Иваныч ходил совсем ошалевший, разводил руками, тряс
головой и приговаривал:
-- Ну и ну... Ну и штука... Да что же это, братцы?..
Потом, освоившись со своим богатством, Илья Иваныч принимался
высчитывать, сколько и чего он может купить на эту сумму. Но выходило так
много и так здорово, что Спиридонов махал рукой и бросал свои подсчеты.
Ко мне, по старой дружбишке, Илья Иваныч заходил раза два в день и
всякий раз со всеми мелочами и новыми подробностями рассказывал, как он
узнал о своем выигрыше и какие удивительные переживания были у него в тот
счастливый день.
-- Ну, что ж теперь делать-то будешь?--спрашивал я.-- Чего покупать
намерен?
-- Да чего-нибудь куплю,-- говорил Спиридонов.-- Вот дров, конечно,
куплю. Кастрюли, конечно, нужны новые для хозяйства... Штаны, конечно...
Илья Иваныч получил наконец из банка целую груду новеньких червонцев и
исчез без следа. По крайней мере, он не заходил ко мне более двух месяцев.
Но однажды я встретил Илью Иваныча на улице.
Новый светло--коричневый костюм висел на нем мешком. Розовый галстук
лез в лицо и щекотал подбородок. Илья Иваныч ежесекундно одергивал его.
сплевывая от злости. Было заметно, что и костюм, и узкий жилет, и пышный
галстук мешали человеку и не давали ему спокойно жить.
Сам Илья Иваныч очень похудел и осунулся. И лицо было желтое и
нездоровое, со многими мелкими морщинками под глазами.
-- Ну, как? -- спросил я.
-- Да что ж, -- уныло сказал Спиридонов.-- Живем. Дровец, конечно,
купил... А так-то, конечно, скучновато.
-- С чего бы?
Илья Иваныч махнул рукой и пригласил меня в пивную. Там, одергивая
розовый галстук, Илья Иваныч сказал:
-- Вот все говорят: буржуи, буржуи... Буржуям, дескать, не житье, а
малина. А вот я сам, скажем, буржуем побывал, капиталистом... А чего в этом
хорошего?
-- А что?
-- Да как же,--сказал Спиридонов. -- Нуте-ка, сами считайте.
Родственники и свойственники, которые были мои и женины,-- со всеми
расплевался. Поссорился. Это, скажем, раз. В народный суд попал я или нет?
Попал. По делу гражданки Быковой. Разбор будет. Это, скажем, два... Жена,
супруга то есть, Марья Игнатьевна, насквозь все дни сидит на сундучке и
плачет... Это, скажем, три... Налетчики дверь мне в квартире ломали или нет?
Ломали. Хотя и не сломали, но есть мне от этого беспокойство? Есть. Я,
может, теперь из квартиры не могу уйти. А если в квартире сидишь, опять
плохо -- дрова во дворе крадут. Куб у меня дров куплен. Следить надо.
Илья Иваныч с отчаянием махнул рукой.
-- Чего же ты теперь делать-то будешь? -- спросил я.
-- А я не знаю,-- сказал Илья Иваныч.-- Прямо хоть в петлю... Я как в
первый день получил деньги, так все и началось, все несчастья... То жил
спокойно и безмятежно, то повезло со всех концов.
А я как в квартиру с деньгами вкатился, так сразу вижу, что неладно
что-то. Родственники, конечно, вижу, колбасятся по квартире. То нет никого,
а то сидят на всех стульях. Поздравляют. Я, конечно, дал каждому для потехи
по два рубля.
А Мишка, женин братишка, наибольше колбасится.
-- Довольно,-- говорит,-- стыдно по два рубля отваливать, когда,
говорит, капиталец есть.
Ну, слово за слово, руками по столу -- драка. Кто кого бьет --
неизвестно. А Мишка снял с вешалки мое демисезонное пальтишко и вышел.
Ну, расплевался я с родственниками. Стал так жить.
Купил, конечно, всякого добра. Кастрюли купил, пшена на два года. Стал
думать, куда еще деньги присобачить. Смотрю -- жена по хозяйству трется, ни
отдыху ей, ни сроку.
"Не дело,-- думаю.-- Хоть и баба она, а все-таки равноправная баба.
Стоп,-- думаю.-- Возьму,-- думаю,-- ей в помощь небольшую девчонку. Пущай
девчонка продукты стряпает".
Ну, взял. Девчонка крупу стряпает, а жена, на досуге, сидит целые дни
на сундучке и плачет. То работала и веселилась, а то сидит и плачет. Ей,
видите ли, на досуге всякие несчастья стали вспоминаться, и как папа ее
скончался, и как она замуж за меня вышла... Вообще полезла ей в голову
полная ерунда от делать нечего.
Дал я, конечно, супруге денег.
-- Сходи,-- говорю,-- хотя бы в клуб или в театр. Я бы,-- говорю,-- и
сам с тобой пошел, да мне, видишь ли, за дровами последить надо.
Ну, поплакала баба -- пошла в клуб. В лото стала in рать. Днем плачет
-- на досуге, а вечером играет.
А я за дровами слежу. А девчонка продукты стряпает.
А после председатель заходит и говорит:
-- Ты,-- говорит,-- что ж это, сукин кот, подростков эксплуатируешь?
Почему,-- говорит,-- девчонка Быкова не зарегистрирована? Я,-- говорит,-- на
тебя в народный суд подам, даром что ты деньги выиграл...
Илья Иваныч снова махнул рукой, поправил галстук и замолчал.
-- Плохо,-- сказал я.
-- Еще бы не плохо,-- оживился Илья Иваныч.-- Сижу, скажем, за пивом, а
в груди сосет. Может, сию минуту дрова у меня сперли. Или, может, в квартиру
лезут... А у меня самовар новый стоит. И сидеть неохота, и идти неохота. Что
ж дома? Жена, конечно, может быть, плачет. Девчонка Быкова тоже плачет --
боится под суд идти... Мишка, женин брат, наверное, вокруг квартиры
колбасится -- влезть хочет... Эх, лучше бы мне и денег этих не выигрывать!
Илья Иваныч расплатился за пиво и грустно пожал мне руку. Я было хотел
его утешить на прощанье, но он вдруг спросил:
-- А чего это самое... Розыгрыш-то новый скоро ли будет? Тысчонку бы
мне, этово, неплохо выиграть для ровного счета...
Илья Иваныч одернул свой розовый галстук и, кивнув мне толовой,
торопливо пошел к дому.
1923
БЕДА
Егор Иваныч, по фамилии Глотов, мужик из деревни Гнилые Прудки, два
года копил деньги на лошадь. Питался худо, бросил махорку, а что до
самогона, т" забыл, какой и вкус в нем. То есть как ножом отрезало -- не
помнит Егор Иваныч, какой вкус, хоть убей.
А вспомнить, конечно, тянуло Но крепился мужик. Очень уж ему нужна была
лошадь.
"Вот куплю,-- думал,-- лошадь и клюкну тогда. Будьте покойны".
Два года копил мужик деньги и на третий подсчитал свои капиталы и стал
собираться в путь.
А перед самым уходом явился к Егору Иванычу мужик из соседнего села и
предложил купить у него лошадь. Но Егор Иваныч предложение это отклонил. И
даже испугался.
-- Что ты, батюшка!--сказал он.-- Я два года солому жрал --ожидал
покупки. А тут на--кося -- купи у него лошадь. Это вроде как и не покупка
будет... Нет, не пугай меня, браток. Я уж в город лучше поеду.
По--дестоящему чтобы.
И вот Егор Иваныч собрался. Завернул деньги в портянку, натянул сапоги,
взял в руки палку и пошел.
А на базаре Егор Иваныч тотчас облюбовал себе лошадь.
Была эта лошадь обыкновенная, мужицкая, с шибко раздутым животом. Масти
она была неопределенной -- вроде сухой глины с навозом.
Продавец стоял рядом и делал вид, что он ничуть не заинтересован, купят
ли у него лошадь.
Егор Иваныч повертел ногой в сапоге, ощупал деньги и, любовно
поглядывая на лошадь, сказал:
-- Это что ж, милый, лошадь-то, я говорю, это самое, продаешь ай нет?
-- Лошадь-то?--небрежно спросил торговец.-- Да уж продаю, ладно.
Конечно, продаю.
Егор Иваныч тоже хотел сделать вид, что он не нуждается в лошади, но не
утерпел и сказал, сияя:
-- Лошадь-то мне, милый, вот как требуется. До зарезу нужна мне лошадь.
Я, милый ты мой, три года солому жрал, прежде чем купить ее. Вот как мне
нужна лошадь... А какая между тем цена будет этой твоей лошади? Только делом
говори.
Торговец сказал цену, а Егор Иваныч, зная, что цена эта не настоящая и
сказана, по правилам торговли, так, между прочим, не стал спорить. Он
принялся осматривать лошадь. Он неожиданно дул ей в глаза и в уши,
подмигивая, прищелкивая языком, вилял головой перед самой лошадиной мордой и
до того запугал тихую клячу, что та, невозмутимая до сего времени, начала
тихонько лягаться, не стараясь, впрочем, попасть в Егор Иваныча.
Когда лошадь была осмотрена, Егор Иваныч снова ощупал деньги в сапоге
и, подмигнув торговцу, сказал:
-- Продается, значится... лошадь-то?
-- Можно продать,-- сказал торговец, несколько обижаясь.
-- Так... А какая ей цена-то будет? Лошади-то? Торговец сказал цену, и
тут начался торг.
Егор Иваныч хлопал себя по голенищу, дважды снимал сапог, вытаскивая
деньги, и дважды надевал снова, божился, вытирал рукой слезы, говорил, что
он шесть лет лопал солому и что ему до зарезу нужна лошадь,-- торговец
сбавлял цену понемногу. Наконец в цене сошлись.
-- Бери уж, ладно,-- сказал торговец.-- Хорошая лошадь. И масть
крупная, и цвет, обрати внимание, какой заманчивый.
-- Цвет-то... Сомневаюсь я, милый, в смысле лошадиного цвету,-- сказал
Егор Иваныч.-- Неинтересный цвет... Сбавь немного.
-- А на что тебе цвет?--сказал торговец.-- Тебе что, пахать цветом-то?
Сраженный этим аргументом, мужик оторопело посмотрел на лошадь, бросил
шапку наземь, задавил ее ногой и крикнул:
-- Пущай уж, ладно!
Потом сел на камень, снял сапог и вынул деньги. Он долго и с сожалением
пересчитывал их и подал торговцу, слегка отвернув голову. Ему было
невыносимо смотреть, как скрюченные пальцы разворачивали его деньги.
Наконец торговец спрятал деньги в шапку и сказал, обращаясь уже на
"вы":
-- Ваша лошадь... Ведите...
И Егор Иваныч повел. Он вел торжественно, цокал языком и называл лошадь
Маруськой. И только когда прошел площадь и очутился на боковой улице, понял,
какое событие произошло в его жизни, Он вдруг скинул с себя шапку и в
восторге стал давить ее ногами, вспоминая, как хитро и умно он торговался.
Потом пошел дальше, размахивая от восторга руками и бормоча;
-- Купил!.. Лошадь-то... Мать честная... Опутал его... Торговца-то...
Когда восторг немного утих, Егор Иваныч, хитро смеясь себе в бороду,
стал подмигивать прохожим, приглашая их взглянуть на покупку. Но прохожие
рав--нодушно проходили мимо.
"Хоть бы землячка для сочувствия... Хоть бы мне землячка встретить",--
подумал Егор Иваныч.
И вдруг увидел малознакомого мужика из дальней деревни.
-- Кум!--закричал Егор Иваныч.-- Кум, поди-кось поскорей сюда!
Черный мужик нехотя подошел и, не здороваясь, посмотрел на лошадь.
-- Вот... Лошадь я, этово, купил!--сказал Егор Иваныч.
-- Лошадь,--сказал мужик и, не зная, чего спросить, добавил: -- Стало
быть, не было у тебя лошади?
-- В том-то и дело, милый,-- сказал Егор Иваныч,-- не было у меня
лошади. Если б была, не стал бы я трепаться... Пойдем, я желаю тебя
угостить.
-- Вспрыснуть, значит? -- спросил земляк, улыбаясь. -- Можно. Что
можно, то можно. В "Ягодку", что ли?
Егор Иваныч качнул головой, хлопнул себя по голенищу и повел за собой
лошадь. Земляк шел впереди.
Это было в понедельник. А в среду утром Егор Иваныч возвращался в
деревню. Лошади с ним не было. Черный мужик провожал Егор Иваныча до
немецкой слободы.
-- Ты не горюй, -- говорил мужик. -- Не было у тебя лошади, да и эта не
лошадь. Ну, пропил,-- эка штука. Зато, браток, вспрыснул. Есть что
вспомнить.
Егор Иваныч шел молча, сплевывая длинную желтую слюну.
И только когда земляк, дойдя до слободы, стал прощаться, Егор Иваныч
сказал тихо:
---- А я, милый, два года солому лопал... зря...
Земляк сердито махнул рукой и пошел назад.
-- Стой!--закричал вдруг Егор Иваныч страшным голосом.-- Стой! Дядя...
милый!
-- Чего надо?--строго спросил мужик.
-- Дядя... милый... братишка,-- сказал Егор Иваныч, моргая ресницами.--
Как же это? Два года ведь солому зря лопал... За какое самое... За какое
самое это... вином торгуют?
Земляк махнул рукой и пошел в город.
1923
ВЕРНАЯ ПРИМЕТА
В приметы во всякие я, товарищи, не верю. Ерунда это.
Ну, скажем, поп идет, для примеру. Ну идет и идет. Оставьте его в
покое. Может, он в народный суд идет, или следователь его вызывает. Я почем
знаю? Зачем же отсюда выводить всякие умозрения -- дескать, встретил попа,
значит, худо будет? Ерунда это. Пустяки.
Или, скажем, черная кошка дорогу перебежала... Другой человек увидит
кошку и непременно назад лыжи повернет Испужается. Не пойдет по делу. Пути,
дескать, не будет.
Опять-----таки вздор. Опять ерунда. Ну бежит кошка -- что из того? Ну
пихни ее ногой или перебеги на другую сторону и иди спокойно по своим делам.
Так нет, назад вертаются
Я, товарищи, открыто заявляю: не верю я в эти пустяки вые приметы...
Раз такое было дело. Пригласил нас Иван Иваныч Крюков, -- может, знаете? --
на свои именины. Баба его, конечно, в день именин крендель этакий огромный
спекла. И мелким сахаром сверху обсыпала. И выносит его на блюде. На стол
ставит.
А хозяин, заметьте, ручки свои потирает.
-- Вот, говорит, обратите ваше такое внимание на этот крендель.
Крендель, говорит, этот не простой. Крендель, говорит, с сюрпризом для
гостей.
-- Ну? -- спрашиваем.
-- Да, говорит, с сюрпризом. Гривенник, говорит, серебряный в нем
запечен. Кому, говорит, гривенник достанется, тот и есть самый счастливый в
жизни. Испытаем, говорит, счастье... Примета верная.
Нарезал хозяин крендель. Стали кушать...
А был среди нас вдовец Петрович. Человек ужасно робкий и несчастливый.
Не везло ему в жизни: и кобыла у него ногу сломала, и баба у него, знаете,
недавно скончалась через болезнь, и вообще по всем пунктам не перло
человеку.
Так вот этот самый Петрович, как услышал про гривенник -- затрясся.
-- Эх, говорит, кабы мне гривенник достался. Кабы мне счастье такое
привалило.
И сам навалился на крендель, жует -- хозяин даже резать нe поспевает.
Съел, он одиннадцать кусков, на двенадцатом -- стоп!
-- Угу, говорит, тут, кажется, гривенник. Под языком... Сунул Петрович
палец в рот -- вытащить хотел, да от радости, как рыба, вздохнул внутрь и
поперхнулся. И проглотил гривенник.
Встал Петрович бледный из--за стола.
-- Так, говорит, нельзя, братцы. Надо, говорит, покрупней монеты
запекать. Я, говорит, проглотил нечайно...
Принялся народ хохотать над ним. А Петрович не смеется. Стоит очумелый
возле стола и воду хлебает из ковшика.
Попил водички, пришел в себя и тоже смеяться начал.
-- Хотя, говорит, я и проглотил гривенник, но все-----таки счастье ко
мне обернулось. Попрет мне теперь в жизни.
Но Петровичу не поперло.
К вечеру он заболел и через два дня помер в страшных мучениях.
А доктора заявили, будто скончался Петрович от гривенника, будто
гривенник в кишках засел. Монета все-----таки хотя и некрупная, но новая,
шершавая, по краям зазубринки -- не проскользнуть.
А хоронили Петровича по гражданскому обряду и без попов. В этом
отношении Петровичу поперло.
1924
ПЛОХОЙ ОБЫЧАЙ
В феврале я, братцы мои, заболел.
Лег в городскую больницу. И вот лежу, знаете ли, в городской больнице,
лечусь и душой отдыхаю. А кругом тишь и гладь и божья благодать. Кругом
чистота и порядок, даже лежать неловко. А захочешь плюнуть -- плевательница.
Сесть захочешь -- стул имеется, захочешь сморкнуться -- сморкайся на
здоровье в руку, а чтоб в простыню -- ни боже мой, в простыню нипочем не
позволяют. Порядка, говорят, такого нет.
Ну и смиряешься.
И нельзя не смириться. Такая вокруг забота, такая ласка, что лучше и не
придумать. Лежит, представьте себе, какой-----нибудь паршивенький чсловек, а
ему и обед волокут, и кровать убирают, и градусники под мышку ставят, и
клистиры собственноручно пихают, и даже интересуются здоровьем.
И кто интересуется? Важные, передовые люди -- врачи, доктора, сестрички
милосердия и опять же фельдшер Иван Иванович.
И такую я благодарность почувствовал ко всему этому персоналу, что
решил принести материальную благодарность.
Всем, думаю, не дашь -- потрохов не хватит. Дам, думаю, одному. А кому
-- стал присматриваться,
И вижу: некому больше дать, иначе как фельдшеру Ивану Ивановичу.
Мужчина, вижу, крупный и представительный и больше всех старается и даже из
кожи вон лезет.
Ладно, думаю, дам ему. И стал обдумывать, как ему всунуть, чтоб и
достоинство его не оскорбить, и чтоб не получить за это в рожу.
Случай скоро представился.
Подходит фельдшер к моей кровати. Здоровкается.
-- Здравствуйте, говорит, как здоровье? Был ли стул?
Эге, думаю, клюнуло.
-- Как же, говорю, был стул, да кто-----то из больных унес. А ежели вам
присесть охота -- присаживайтесь в ноги на кровать. Потолкуем.
Присел фельдшер на кровать и сидит.
-- Ну, -- говорю ему, -- как вообще, что пишут, велики ли заработки?
-- Заработки, говорит, не велики, но которые интеллигентные больные и
хотя бы при смерти, норовят непременно в руку сунуть.
-- Изволите, говорю, хотя пока и не при смерти, но дать не отказываюсь.
И даже давно про это мечтаю.
Вынимаю деньги и даю. А он этак любезно принял и сделал реверанс
ручкой.
А на другой день все и началось.
Лежал я очень даже спокойно и хорошо, и никто меня не тревожил до этих
пор, а теперь фельдшер Иван Иванович словно ошалел от моей материальной
благодарности.
За день раз десять или пятнадцать припрется он к моей кровати. То,
знаете ли, подушечки поправит, то в ванну поволокет, то клизму предложит
поставить. Одними градусниками замучил он меня, сукин кот. Раньше за сутки
градусник или два поставит -- только и всего. А теперь раз пятнадцать.
Раньше ванна была прохладная и мне нравилась, а теперь набуровит горячей
воды -- хоть караул кричи.
Я уже и этак, и так -- никак. Я ему, подлецу, деньги еще сую -- отстань
только, сделай милость, он еще пуще в раж входит и старается.
Неделя прошла -- вижу, не могу больше.
Запарился я, фунтов пятнадцать потерял, похудел и аппетита лишился.
А фельдшер все старается.
А раз он, бродяга, чуть даже меня в кипятке не сварил. Ей--богу. Такую
ванну, подлец, сделал -- у меня аж мозоль на ноге лопнула и кожа сошла.
Я ему говорю:
-- Ты что же, говорю, мерзавец, людей в кипятке варишь? Не будет тебе
больше материальной благодарности.
А он говорит:
-- Не будет -- не надо. Подыхайте, говорит, без помощи научных
сотрудников.
И вышел.
А теперича снова идет все попрежнему: градусники ставят один раз,
клизму по мере надобности. И ванна снова прохладная, и никто меня больше не
тревожит.
Не зря борьба с чаевыми происходит. Ох, братцы, не зря!
1924
МЕДИК
Нынче, граждане, в народных судах все больше медиков судят. Один,
видите ли, операцию погаными руками произвел, другой -- с носа очки обронил
в кишки и найти не может, третий -- ланцет потерял во внутренностях или же
не то отрезал, чего следует, какой--нибудь неопытной дамочке.
Все это не по--европейски. Все это круглое невежество. И судить таких
врачей надо.
Но вот за что, товарищи, судить будут медика Егорыча? Конечно, высшего
образования у него нет. Но и вины особой нету.
А заболел тут один мужичок. Фамилия -- Рябов, профессия -- ломовой
извозчик. Лет от роду -- тридцать семь. Беспартийный.
Мужик хороший -- слов нету. Хотя и беспартийный, но в союзе состоит и
ставку по третьему разряду получает.
Ну, заболел. Слег. Подумаешь, беда какая. Пухнет, видите ли, у него
живот и дышать трудно. Ну, потерпи! Ну, бутылочку с горячей водой приложи к
брюху -- так нет. Испугался очень. Задрожал. И велит бабе своей, не жалеючи
никаких денег, пригласить наилучшего знаменитого врача. А баба что? Баба
всплакнула насчет денег, но спорить с больным не стала. Пригласила врача.
Является этакий долговязый медик с высшим образованием. Фамилия
Воробейчик. Беспартийный.
Ну, осмотрел он живот. Пощупал чего следует и говорит:
-- Ерунда, говорит. Зря, говорит, знаменитых врачей понапрасну
беспокоите. Маленько объелся мужик через меру. Пущай, говорит, клистир
ставит и курей кушает.
Сказал и ушел. Счастливо оставаться.
А мужик загрустил.
"Эх, думает, так его за ногу! Какие дамские рецепты ставит. Отец,
думает, мой не знал легкие средства, и я знать не желаю. А курей пущай
кушает международная буржуазия".
И вот погрустил мужик до вечера. А вечером велит бабе своей, не жалея
никаких денег, пригласить знаменитого Егорыча с Малой Охты.
Баба, конечно, взгрустнула насчет денег, но спорить с больным не стала
-- поехала. Приглашает.
Тот, конечно, покобенился.
-- Чего, говорит, я после знаменитых медиков туда и обратно ездить
буду? Я человек без высшего образования, писать знаю плохо. Чего мне
взад--вперед ездить?
Ну, покобенился, выговорил себе всякие льготы: сколько хлебом и сколько
деньгами -- и поехал. Приехал. Здравствуйте. Щупать руками желудок не стал.
-- Наружный, говорит, желудок тут ни при чем. Все, говорит, дело во
внутреннем. А внутренний щупай -- болезнь от того не ослабнет. Только
разбередить можно.
Расспросил он только, чего первый медик прописал и какие рецепты
поставил, горько про себя усмехнулся и велит больному писать записку --
дескать, я здоров, и папаша покойный здоров, во имя отца и святого духа.
И эту записку велит проглотить.
Выслушал мужик, намотал на ус.
"Ох, думает, так его за ногу! Ученье свет -- неученье тьма. Говорило
государство: учись -- не учился. А как бы пригодилась теперь наука".
Покачал мужик бороденкой и говорит через зубы:
-- Нету, говорит, не могу писать. Не обучен. Знаю только фамилие
подписывать. Может, хватит?
-- Нету, -- отвечает Егорыч, нахмурившись и теребя усишки. -- Нету.
Одно фамилие не хватит. Фамилие, говорит, подписывать от грыжи хорошо, а от
внутренней полная записка нужна.
-- Чего же, -- спрашивает мужик, -- делать? Может, вы за меня напишете,
потрудитесь?
-- Я бы, -- говорит Егорыч, -- написал, да, говорит, очки на рояли
забыл. Пущай кто-----нибудь из родных и знакомых пишет.
Ладно. Позвали дворника Андрона.
Дворник даром что беспартийный, а спец: писать и подписывать может.
Пришел Андрон. Выговорил себе цену, попросил карандаш, сам сбегал за
бумагой и стал писать.
Час или два писал, вспотел, но написал:
"Я здоров и папаша покойный здоров во имя отца и святого духа.Дворник дома No 6. Андрон".
Написал. Подал мужику. Мужик глотал, глотал -- проглотил.
А Егорыч тем временем попрощался со всеми любезно и отбыл, заявив, что
за исход он не ручается -- не сам больной писал.
А мужик повеселел, покушал даже, но к ночи все-----таки помер.
А перед смертью рвало его сильно и в животе резало.
Ну, помер -- рой землю, покупай гроб -- так нет. Пожалела баба денег --
пошла в союз жаловаться: дескать, нельзя ли с Егорыча деньги вернуть.
Денег с Егорыча не вернули -- не таковский он, но дело всплыло.
Разрезали мужика. И бумажку нашли. Развернули, прочитали, ахнули:
дескать, подпись не та, дескать, подпись Андронова -- и дело в суд. И суду
доложили: подпись не та, бумажка обойная и размером для желудка велика --
разбирайтесь!
А Егорыч заявил на следствии: "Я, братцы, ни при чем, не я писал, не я
глотал и не я бумажку доставал. А что дворник Андрон подпись свою поставил,
а не больного --недосмотрел я. Судите меня за недосмотр".
А Андрон доложил: "Я, говорит, два часа писал и запарился. И,
запарившись, свою фамилию написал. Я, говорит, и есть убийца. Прошу
снисхождения".
Теперь Егорыча с Андроном судить будут. Неужели ж засудят?
1924
АДМИНИСТРАТИВНЫЙ ВОСТОРГ
Хочется рассказать про одного начальника. Очень уж глубоко интересная
личность.
Оно, конечно, жалко -- не помню, в каком городе эта личность
существует. В свое время читал об этом начальнике небольшую заметку в
харьковской газете. А насчет города -- позабыл. Память дырявая. В общем,
где-то около Харькова.
Ну, да это не суть важно. Пущай население само разбирается в своих
героях. Небось, узнают -- фамилия Дрожкин.
Так вот, извольте видеть, было это в небольшом городе. Даже, по совести
говоря, не в городе, а в местечке.
И было это в воскресенье.
Представьте себе -- весна, весеннее солнышко играет. Природа, так
сказать, пробуждается. Травка, возможно, что зеленеть начинает.
Население, конечно, высыпало на улицу. Панели шлифует.
И тут же среди населения гуляет собственной персоной помощник
начальника местной милиции товарищ Дрожкин. С супругой. Прелестный ситцевый
туалет. Шляпа. Зонтичек. Калоши.
И гуляют они, ну, прямо, как простые смертные. Не гнушаются. Прямо так
и прут под ручку по общему тротуару.
Доперли они до угла бывшей Казначейской улицы. Вдруг стоп. Среди, можно
сказать, общего пешеходного тротуара -- свинья мотается. Такая довольно
крупная свинья, пудов, может быть, на семь.
И пес ее знает, откуда она забрела. Но факт, что забрела и явно
нарушает общественный беспорядок.
А тут, как на грех, -- товарищ Дрожкин с супругой.
Господи, твоя воля! Да, может, товарищу Дрожкину неприятно на свинью
глядеть? Может, ему во внеслужебное время охота на какую-нибудь благородную
часть природы поглядеть? А тут свинья. Господи, твоя воля, какие
неосторожные поступки со стороны свиньи! И кто такую дрянь выпустил наружу?
Это же прямо невозможно!
А главное -- товарищ Дрожкин вспыльчивый был. Он сразу вскипел.
-- Это,-- кричит,-- чья свинья? Будьте любезны ее ликвидировать.
Прохожие, известно, растерялись. Молчат.
Начальник говорит:
-- Это что ж делается средь бела дня! Свиньи прохожих затирают. Шагу не
дают шагнуть. Вот я ее сейчас из револьверу тяпну.
Вынимает, конечно, товарищ Дрожкин револьвер. Тут среди местной публики
замешательство происходит. Некоторые, более опытные прохожие, с большим, так
сказать, военным стажем, в сторону сиганули в рассуждении пули.
Только хотел начальник свинку угробить -- жена вмешалась. Супруга.
-- Петя,-- говорит,-- не надо ее из револьверу бить. Сейчас, может
быть, она
под ворота удалится.
Муж говорит:
-- Не твое гражданское дело. Замри на короткое время. Не вмешивайся в
действия милиции.
В это время из--под ворот такая небольшая старушка выплывает.
Выплывает такая небольшая старушка и что-то ищет.
-- Ахти,-- говорит,-- господи! Да вот он где, мой кабан. Не надо его,
товарищ начальник, из пистолета пужать. Сейчас я его уберу.
Товарищ Дрожкин обратно вспылил. Может, ему хотелось на природу
любоваться, а тут, извиняюсь за выражение, неуклюжая старуха со свиньей.
-- Ага,-- говорит,-- твоя свинья! Вот я ее сейчас из револьверу трахну.
А тебя в отделение отправлю. Будешь свиней распущать.
Тут опять жена вмешалась.
-- Петя, -- говорит, -- пойдем, за ради бога. Опоздаем же на обед.
И, конечно, по глупости своей, супруга за рукав потянула,-- дескать,
пойдем.
Ужасно побледнел начальник милиции.
-- Ах, так, -- говорит, -- вмешиваться в действия и в распоряжения
милиции! За рукав хватать! Вот я тебя сейчас арестую.
Свистнул товарищ Дрожкин постового.
-- Взять, -- говорит, -- эту гражданку. Отправить в отделение.
Вмешивалась в действия милиции.
Взял постовой неосторожную супругу за руку и повел в отделение.
Народ безмолвствовал.
А сколько жена просидела в милиции и каковы были последствия семейной
неурядицы -- нам неизвестно. Об этом, к сожалению, в газете ничего не
говорится.
1925
ДИКТОФОН
Ах, до чего все-таки американцы народ острый! Сколько удивительных
открытий, сколько великих изобретений они сделали! Пар, безопасные бритвы
Жиллет, вращение Земли вокруг своей оси -- все это открыто и придумано
американцами и отчасти англичанами.
А теперь извольте: снова осчастливлено человечество--подарили
американцы миру особую машину -- диктофон. Конечно, может, эта машина
несколько и раньше придумана, но нам-то прислали ее только что.
Это был торжественный и замечательный день, когда прислали эту машинку.
Масса народу собралась посмотреть на эту диковинку.
Многоуважаемый всеми Константин Иванович Деревяшкин снял с машины чехол
и благоговейно обтер ее тряпочкой. И в ту минуту мы воочию убедились, какой
это великий гений изобрел ее. Действительно: масса винтиков, валиков и
хитроумных загогулинок бросилась нам в лицо. Было даже удивительно подумать,
как эта машинка, столь нежная и хрупкая на вид, может работать и
соответствовать своему назначению.
Ах, Америка, Америка,--какая это великая страна!
Когда машина была осмотрена, многоуважаемый всеми товарищ Деревяшкин,
похвально отозвавшись об американцах, сказал несколько вступительных слов о
пользе гениальных изобретений. Потом было приступлено к практическим опытам.
-- Кто из вас,-- сказал Константин Иванович,-- желает сказать несколько
слов в этот гениальный аппарат?
Тут выступил уважаемый товарищ Тыкин Василий. Худой такой, длинный, по
шестому разряду получающий жалованье плюс за сверхурочные.
-- Дозвольте,-- говорит,-- мне испробовать.
Разрешили ему. Подошел он к машинке не без некоторого волнения, долго
думал, чего бы ему такое сказать, но, ничего не придумав и махнув рукой,
отошел от машины, искренне горюя о своей малограмотности.
Затем подошел другой. Этот, не долго думая, крикнул в открытый рупор:
-- Эй ты, чертова дура!
Тотчас открыли крышку, вынули валик, вставили его куда следует, и что
же? -- доподлинно и точно валик передал всем присутствующим вышеуказанные
слова.
Тогда восхищенные зрители наперерыв протискивались к трубе, пробуя
говорить то одну, то другую фразу или лозунг. Машинка послушно записывала
все в точности.
Тут снова выступил Василий Тыкин, получающий жалованье по шестому
разряду плюс сверхурочные, и предложил кому-нибудь из общества неприлично
заругаться в трубу.
Многоуважаемый Константин Иванович Деревяшкин сначала категорически
воспретил ругаться в рупор и даже топнул ногой, но потом, после некоторого
колебания, увлеченный этой идеей, велел позвать из соседнего дома бывшего
черноморца--отчаянного ругателя и буяна.
Черноморец не заставил себя долго ждать -- явился.
-- Куда,-- спрашивает,-- ругаться? В какое отверстие?
Ну, указали ему, конечно. А он как загнет -- аж сам многоуважаемый
Деревяшкин руками развел,-- дескать, здорово пущено, это вам не Америка.
Засим, еле оторвав черноморца от трубы, поставили валик. И
действительно, аппарат опять в точности и неуклонно произвел запись.
Тогда все снова стали подходить, пробуя ругаться в отверстие на все
лады и наречия. Потом стали изображать различные звуки: хлопали в ладоши,
делали ногами чечетку, щелкали языком -- машинка действовала
безотлагательно.
Тут, действительно, все увидели, насколько велико и гениально это
изобретение.
Единственно только жаль, что эта машинка оказалась несколько хрупкая и
не приспособленная к резким звукам. Так, например, Константин Иванович
выстрелил из нагана, и, конечно, не в трубу, а, так сказать, сбоку, чтобы
для истории запечатлеть на валик звук выстрела -- и что же? -- оказалось,
что машинка испортилась, сдала.
С этой стороны лавры американских изобретателей и спекулянтов несколько
меркнут и понижаются.
Впрочем, заслуга ихняя все же велика и значительна перед лицом
человечества.
1925
КРИЗИС
Давеча, граждане, воз кирпичей по улице провезли. Ей-богу!
У меня, знаете, аж сердце затрепетало от радости. Потому строимся же,
граждане.
Кирпич-то ведь не зря же везут. Домишко, значит, где-нибудь строится.
Началось -- тьфу, тьфу, не сглазить!
Лет, может, через двадцать, а то и меньше, у каждого гражданина,
небось, по цельной комнате будет. А ежели население шибко не увеличится и,
например, всем аборты разрешат -- то и по две. А то и по три на рыло. С
ванной.
Вот заживем-то когда, граждане! В одной комнате, скажем, спать, в
другой гостей принимать, в третьей еще чего-нибудь... Мало ли делов-то
найдется при такой свободной жизни!
Ну, а пока что трудновато насчет квадратной площади. Скуповато
получается ввиду кризиса.
Я вот, братцы, в Москве жил. Недавно только оттуда вернулся. Испытал на
себе этот кризис.
Приехал я, знаете, в Москву. Хожу с вещами по улицам. И то есть ни в
какую. Не то что остановиться негде -- вещей положить некуда.
Две недели, знаете, проходил по улицам с вещами -- оброс бороденкой и
вещи порастерял. Так, знаете, налегке и хожу без вещей. Подыскиваю
помещение.
Наконец в одном доме какой-то человечек по лестнице спущается.
-- За тридцать рублей,-- говорит,-- могу вас устроить в ванной комнате.
Квартирка,-- говорит,-- барская... Три уборных... Ванна... В ванной,--
говорит,-- и живите себе. Окон,-- говорит,-- хотя и нету, но зато дверь
имеется. И вода под рукой. Хотите,-- говорит,-- напустите полную ванну воды
и ныряйте себе хоть цельный день.
Я говорю:
-- Я, дорогой товарищ, не рыба. Я,--говорю,--не нуждаюсь нырять. Мне
бы,-- говорю,-- на суше пожить. Сбавьте,-- говорю,-- немного за мокроту.
Он говорит:
-- Не могу, товарищ. Рад бы, да не могу. Не от меня целиком зависит.
Квартирка коммунальная. И цена у нас на ванну выработана твердая.
-- Ну, что ж,-- говорю,-- делать? Ладно. Рвите,-- говорю,-- с меня
тридцать и допустите,-- говорю,-- скорее. Три недели,-- говорю,-- по панели
хожу. Боюсь,-- говорю,-- устать.
Ну, ладно. Пустили. Стал жить.
А ванна, действительно, барская. Всюду, куда ни ступишь ---- мраморная
ванна, колонка и крантики. А сесть, между прочим, негде. Разве что на бортик
сядешь, и то вниз валишься, в аккурат в мраморную ванну.
Устроил тогда настил из досок, живу.
Через месяц, между прочим, женился.
Такая, знаете, молоденькая, добродушная супруга попалась. Без комнаты.
Я думал, через эту ванну она от меня откажется, и не увижу я семейного
счастья и уюта, но она ничего, не отказывается. Только маленько нахмурилась
и отвечает:
-- Что ж,-- говорит,-- и в ванне живут добрые люди. А в крайнем,--
говорит,-- случае, перегородить можно. Тут,-- говорит,-- к примеру, будуар,
а тут столовая...
Я говорю:
-- Перегородить, гражданка, можно. Да жильцы,-- говорю,-- дьяволы, не
дозволяют. Они и то говорят: никаких переделок.
Ну, ладно. Живем как есть.
Меньше чем через год у нас с супругой небольшой ребеночек рождается.
Назвали его Володькой и живем дальше. Тут же в ванне его купаем -- и
живем.
И даже, знаете, довольно отлично получается. Ребенок то есть ежедневно
купается и совершенно не простуживается.
Одно только неудобство -- по вечерам коммунальные жильцы лезут в ванную
мыться.
На это время всей семьей приходится в коридор подаваться.
Я уж и то жильцов просил:
-- Граждане,-- говорю,-- купайтесь по субботам. Нельзя
же,--говорю,--ежедневно купаться. Когда же,-- говорю,-- жить-то? Войдите в
положение.
А их, подлецов, тридцать два человека. И все ругаются. И, в случае
чего, морду грозят набить.
Ну, что ж делать -- ничего не поделаешь. Живем как есть.
Через некоторое время мамаша супруги моей из провинции прибывает в
ванну. За колонкой устраивается.
-- Я,-- говорит,-- давно мечтала внука качать. Вы,-- говорит,-- не
можете мне отказать в этом развлечении.
Я говорю:
-- Я и не отказываю. Валяйте,-- говорю,-- старушка. качайте. Пес с
вами. Можете,-- говорю,-- воды в ванную напустить -- и ныряйте с внуком.
А жене говорю:
-- Может, гражданка, к вам еще родственники приедут, так уж вы говорите
сразу, не томите.
Она говорит:
-- Разве что братишка на рождественские каникулы...
Не дождавшись братишки, я из Москвы выбыл. Деньги семье высылаю по
почте.
1925
ОБЕЗЬЯНИЙ ЯЗЫК
Трудный этот русский язык, дорогие граждане! Беда, какой трудный.
Главная причина в том, что иностранных слов в нем до черта. Ну, взять
французскую речь. Все хорошо и понятно. Кескесе, мерси, комси -- все,
обратите ваше внимание, чисто французские, натуральные, понятные слова.
А нуте-ка, сунься теперь с русской фразой--беда. Вся речь пересыпана
словами с иностранным, туманным значением.
От этого затрудняется речь, нарушается дыхание и треплются нервы.
Я вот на днях слышал разговор. На собрании было. Соседи мои
разговорились.
Очень умный и интеллигентный разговор был, но я, человек без высшего
образования, понимал ихний разговор с трудом и хлопал ушами.
Началось дело с пустяков.
Мой сосед, не старый еще мужчина, с бородой, наклонился к своему соседу
слева и вежливо спросил:
-- А что, товарищ, это заседание пленарное будет али как?
-- Пленарное,-- небрежно ответил сосед.
-- Ишь ты,-- удивился первый,-- то-то я и гляжу, что такое? Как будто
оно и пленарное.
-- Да уж будьте покойны,-- строго ответил второй.-- Сегодня сильно
пленарное и кворум такой подобрался-- только держись.
-- Да ну? -- спросил сосед.-- Неужели и кворум подобрался?
-- Ей-богу,-- сказал второй.
-- И что же он, кворум-то этот?
-- Да ничего,-- ответил сосед, несколько растерявшись.-- Подобрался, и
все тут.
-- Скажи на милость,-- с огорчением покачал головой первый сосед.-- С
чего бы это он, а?
Второй сосед развел руками и строго посмотрел на собеседника, потом
добавил с мягкой улыбкой:
-- Вот вы, товарищ, небось, не одобряете эти пленарные заседания... А
мне как-то они ближе. Все как-то, знаете ли, выходит в них минимально по
существу дня... Хотя я, прямо скажу, последнее время отношусь довольно
перманентно к этим собраниям. Так, знаете ли, индустрия из пустого в
порожнее.
-- Не всегда это,-- возразил первый.-- Если, конечно, посмотреть с
точки зрения. Вступить, так сказать, на точку зрения и оттеда, с точки
зрения, то да, индустрия конкретно.
-- Конкретно фактически,-- строго поправил второй.
-- Пожалуй,-- согласился собеседник.-- Это я тоже допущаю. Конкретно
фактически. Хотя как когда...
-- Всегда,-- коротко отрезал второй.--Всегда, уважаемый товарищ.
Особенно, если после речей подсекция заварится минимально. Дискуссии и крику
тогда не оберешься...
На трибуну взошел человек и махнул рукой. Все смолкло. Только соседи
мои, несколько разгоряченные спором, не сразу замолчали. Первый сосед никак
не мог помириться с тем, что подсекция заваривается минимально. Ему
казалось, что подсекция заваривается несколько иначе.
На соседей моих зашикали. Соседи пожали плечами и смолкли. Потом первый
сосед снова наклонился ко второму и тихо спросил:
-- Это кто ж там такой вышедши?
-- Это? Да это президиум вышедши. Очень острый мужчина. И оратор
первейший. Завсегда остро говорит по существу дня.
Оратор простер руку вперед и начал речь.
И когда он произносил надменные слова с иностранным, туманным
значением, соседи мои сурово кивали головами. Причем второй сосед строго
поглядывал на первого, желая показать, что он все же был прав в только что
законченном споре.
Трудно, товарищи, говорить по-русски!
1925
ПРИСКОРБНЫЙ СЛУЧАЙ
Как хотите, товарищи, а Николаю Ивановичу я очень сочувствую. Пострадал
этот милый человек на все шесть гривен и ничего такого особенно выдающегося
за эти деньги не видел.
Только что характер у него оказался мягкий и уступчивый. Другой бы на
его месте все кино, может, разбросал и публику из залы выкурил. Потому шесть
гривен ежедневно на полу не валяются. Понимать надо.
А в субботу голубчик наш, Николай Иванович, немножко, конечно, выпил.
После получки.
А был этот человек в высшей степени сознательный. Другой бы выпивший
человек начал бузить и расстраиваться, а Николай Иванович чинно и благородно
прошелся по проспекту. Спел что-то там такое. Вдруг глядит -- перед ним
кино.
"Дай, думает, все равно -- зайду в кино. Человек, думает, я культурный,
полуинтеллигентный, чего мне зря по панелям в пьяном виде трепаться и
прохожих задевать? Дай, думает, я ленту в пьяном виде посмотрю. Никогда
ничего подобного не видел".
Купил он за свои пречистые билет. И сел в переднем ряду. Сел в переднем
ряду и чинно -- благородно смотрит.
Только, может, посмотрел он на одну надпись, вдруг в Ригу поехал.
Потому очень тепло в зале, публика дышит, и темнота на психику благоприятно
действует.
Поехал в Ригу наш Николай Иванович, все чинно -- благородно -- никого
не трогает, экран руками не хватает, лампочек не выкручивает, а сидит себе и
тихонько в Ригу едет.
Вдруг стала трезвая публика выражать недовольствие по поводу, значит,
Риги.
-- Могли бы, говорят, товарищ, для этой цели в фойе пройтись, только,
говорят, смотрящих драму отвлекаете на другие идеи.
Николай Иванович -- человек культурный, сознательный -- не стал,
конечно, зря спорить и горячиться. А встал и пошел тихонько.
"Чего, думает, с трезвыми связываться? От них скандалу не оберешься".
Пошел он к выходу. Обращается в кассу.
-- Только что, говорит, дамочка, куплен у вас билет, прошу вернуть
назад деньги. Потому как не могу картину глядеть -- меня в темноте развозит.
Кассирша говорит:
-- Деньги мы назад выдавать не можем, ежели вас развозит -- идите
тихонько спать.
Поднялся тут шум и перебранка. Другой бы на месте Николая Иваньиа за
волосья бы выволок кассиршу из кассы и вернул бы свои пречистые. А Николай
Иванович, человек тихий и культурный, только, может, раз и пихнул кассиршу.
-- Ты, говорит, пойми, зараза, не смот