Автор рад представить читающим свое произведение, в котором выражен его взгляд на события, предшествующие концу Первой эпохи.

Жду мнений.

Пишите :

Тайэрэ (Hина Hовакович, 2:5020/1000.14)

Заинтересовавшимся предлагаем почитать другие произведения вот здесь, в "Библиотеке" сайта Дмитрия Ледяева "Неофициальная Москва".

Разбиение текста на части сделано единственно ради удобства читающих.

Он уже не чувствовал ни холода, ни обжигающего дыхания ветра. Перед глазами кружились ярко-красные и ослепительно-желтые пятна, круги и полосы. Шел наощупь, часто спотыкаясь - ноги замерзли до такой степени, что не ощущали выбоин под снегом. Больше всего он боялся упасть - знал, что сил подняться уже не будет. И шел, едва передвигая ноги... Шаг, другой, третий... Зачем - уже не знал. Просто оттого, что боялся остановиться, упасть в один из придорожных сугробов и замерзнуть там насмерть.

Пальцы рук, нос, уши нестерпимо болели. Он пытался согреть руки дыханием - но этого тепла хватало лишь на краткие мгновения. А потом ледяной ветер вновь швырял в него миллионом острых ледяных кристалликов, причиняя новую боль. На бровях и ресницах у идущего намерзли сосульки, в сапоги сыпался снег.

Он прекрасно понимал, что виноват во всем сам. Его предупреждали, что здесь, на Севере, в это время года мороз часто наступает неожиданно, за считанные часы. Так оно и случилось - мягкий морозец с пушистым снежком резко сменился леденящей стужей, да еще и со шквальным ветром, дующим прямо ему в лицо. Словно сама природа пыталась помешать ему дойти. Перемена погоды застала его ровно на середине пути. Но он продолжал ковылять по проселочной дороге: по его подсчетам, возвращение заняло бы времени больше - а у него просто не было сил. Оттого он все шел, почти ослепший, голодный, уже безнадежно простуженный.

Шаг... еще шаг... каждый из них пытка для почти заледеневших ног, каждый шаг - словно наступаешь на множество тонких иголочек, впивающихся в твою плоть, а следом становишься на раскаленные угли - и эти иголки раскаляются, еще больше терзая тебя. Он шел и плакал от нестерпимой боли, от отчаяния, от предчувствия близкой смерти. Слезы тут же замерзали на щеках. Каждый новый вздох давался с усилием - воздух был слишком холоден для легких. Он шел будто бы по волшебной радужной дороге из детских сказок - зеленые, фиолетовые, красные шары скользили под ногами, мешали... Шарам нельзя было доверять - они были отвратительно скользкими, лопались под ногами, рассыпаясь на множество ослепительных искр.

Зачем он шел - чтобы не упасть. Куда он шел - он не знал сам. Только догадывался, что может ждать его в конце пути, только предполагал, что дойдет. И отсчитывал шаги - ни разу не досчитав до десяти, каждый раз сбиваясь; пробовал считать проклятые шары под ногами - но они ехидно ухмылялись и превращались в клочья цветного тумана.

Он так замерз, что не слышал уже ничего, кроме биения собственной крови в висках - тяжелые удары колокола, стук многих тысяч молотов о наковальни его разума. И не услышал стука копыт, окриков - хотя в скрипящем от мороза воздухе они разносились далеко вокруг. Оттого, когда прямо перед ним выросли - показалось, прямо из багрового диска заходящего солнца - силуэты нескольких всадников, удивился, как только еще был способен. Возникшие из ниоткуда трое на огромных черных конях, закутанные по самые глаза в теплые плащи с меховой подстежкой - так и излучавшие тепло - не напугали его. Подъехал, едва не задев его, четвертый - и шедший по дороге аж вздрогнул: на всаднике не было плаща, только лишь куртка из легкой ткани.

- Кто ты и чего ищешь в этих землях? - прозвучал надменный голос. Замерзший странник поднял руку, пытаясь прикрыть глаза и разглядеть говорящего - к которому из четверых обращаться? Разглядел только силуэты на фоне заходящего солнца, черные на красном. Четвертый всадник, уловив этот жест, объехал его на пол-оборота, странник развернулся следом. Теперь сквозь пелену слез на глазах он смог заметить, что всадник высок, молод и хорош собой. На поясе - меч в простых черных ножнах.

- Назови себя! - повелительный окрик, ослушаться подобного приказа трудно...

- Мое имя Раэндиль.

Губы едва шевелились, говорить было больно и трудно.

- Раэндиль? У нас таких имен нет...- Всадник, кажется, улыбнулся - а может, это просто показалось. - Кто ты такой и чего тебе надо?

- Я сказитель, менестрель... Я пришел из Хитлум.

Каждое слово стоили немыслимых усилий, он говорил едва слышно - но его понимали.

- И зачем, позволь узнать?

Раэндиль покачнулся. Сейчас, когда им не владел больше ритм движения вперед, он понял вдруг, что нет сил даже просто стоять на ногах, не то что говорить с кем-то о подобной ерунде. Какая разница - кто он, откуда! Важно, что он просто человек, который замерзает. Который уже замерз почти до смерти. Он почувствовал, что вот-вот упадет.

- Полно тебе, он же еле на ногах стоит! - раздался насмешливый, то ли мальчишеский, то ли девичий голос. Звонкий, как треск ломающегося под ногами льда, как эхо над ледяной пустошью Севера, на которой он стоял.

Четвертый всадник что-то скороговоркой произнес на непонятном языке. Через миг - Раэндиль даже не успел ничего понять - он уже сидел на лошади перед одним из всадников, укрытый его плащом. В бешеной скачке он видел перед собой только заходящее солнце, и на нем - фигуру воина без плаща, словно небывалое видение: только три невообразимо чистых цвета, алый, черный и белый. Только призрачная, невозможная, дорога серебряного цвета, упирающаяся на далеком горизонте в черный силуэт замка. В подобии тепла и покоя Раэндиль задремал - или провалился в некое бредовое состояние, где не было ничего, кроме проклятых цветных шаров. Но теперь даже эти мерзкие порождения морока ласково улыбались ему.

Очнулся он уже в какой-то теплой и светлой комнате, с трудом вспомнил, как попал сюда: его - полуобморочного, вялого, как тряпичная кукла - привели сюда, уложили в постель. Пожилая женщина в черном платье смазала ему обмороженные места какой-то темной, приятно пахнущей мазью, принесла кружку горячего питья. Не допив ее до конца, он уснул. Теперь все события, начиная с его выхода из последнего селения, виделись словно через затемненное стекло: в полумраке, расплывчато.

Зато ярким, четко очерченным было пробуждение: хорошо протопленная комната, бледно-золотой луч солнца пронизывает ее, в нем кружатся серебристые пылинки; обшитые гладко оструганными досками стены источают едва уловимый запах смолы. Над кроватью на стене пушистый разноцветный ковер с геометрическим рисунком, пол - крашеные доски. Кровать широкая, длинная - места хватило бы на четверых. Сам Раэндиль - невысокий, худой - почти затерялся в ней. Он был заботливо укрыт несколькими шерстяными одеялами, еще и медвежьей шкурой в придачу.

Раэндиль выпростал из-под тяжелого слоя одеял руки, что оказалось довольно непростым делом. К его удивлению, руки оказались обернуты в плотные холщовые бинты с пятнами мази по краям. Раэндиль поднес их к носу и принюхался - запах был довольно приятный, смолистый. Он еще раз оглядел комнату, в которой были только его кровать, столик и два стула. Большое окно было застеклено одним большим куском удивительно прозрачного стекла. Раэндиль удивился - такие стекла ему доводилось встречать только в самых богатых покоях. Он повел носом, вдыхая смесь запахов, говорившую об уюте и покое: смола нагретых стенных досок, краска пола, запах тепла, трудно описуемый, но знакомый каждому; запахи крашеной шерсти и пыли от ковра, луговых трав - из-под подушки. Терпкий и дикий аромат медвежьей шкуры... Раэндиль, родившийся с чутьем не хуже, а, может, и лучше, чем у собаки, удовлетворенно потянулся. Все оказывалось лучше, чем он осмеливался надеяться в самых дерзких мечтах.

На спинке стула висела одежда - не его, другая. Раэндиль, потягиваясь, вылез из постели, подошел к стулу. Пол был шероховатым и теплым, стоять босиком было - одно удовольствие. Ступни ног, правда, побаливали, но он ничего другого и не ожидал. Он поглядел в окошко, зажмурившись от яркого солнца - далеко внизу увидел двор, в котором были люди, лошади, все это двигалось и перемещалось. Это было удивительно - он и не думал, что комната находится так высоко. Что вообще можно строить такие высокие замки. Ему рассказывали что-то совсем другое - глубокие подземелья, подвалы. Против подвалов Раэндиль ничего не имел, даже наоборот - ему как-то довелось прожить несколько месяцев, и сказать честно - не худших, у гномов. Вот уж кто любил подземные чертоги!

Раэндиль взялся за одежду. Сначала пришлось даже поразмыслить, что тут к чему - одежда сильно отличалась от принятой в южных и западных землях. Узкие штаны из плотной черной ткани, шелковистая рубашка с широким, странного покроя воротом, без пуговиц - темно-зеленая, благородного хвойного цвета. Куртка с капюшоном - тоже черная, с полоской зеленой ткани по краю капюшона. Прежде чем одеться, Раэндиль ощупал все вещи - ткань была очень странной: куртка, штаны - чистая шерсть, но слишком мягкая и слишком плотная одновременно для привычной ему домотканой; гладкая и ровная. Раэндиль прикинул, что подобного качества ткани не встречались ему никогда, подумал об их возможной цене и призадумался.

Надеть все это перевязанными руками оказалось не так-то просто, но Раэндиль не торопился. В углу комнаты он обнаружил зеркало почти в его рост. Оно было какое-то странное, не с серебристой, как обычно, поверхностью - с зеленоватой, более матовой, и оттого казалось, что смотришься в спокойную водную гладь. Раэндиль, никогда не упускавший возможности одеться получше и поесть повкуснее, находивший в этом одну из больших радостей жизни, долго и с удовольствием вертелся перед зеркалом. Ему понравилось то, что там отразилось: одежда придала ему вид более благородный, чем обычно. Раэндиль подумал, что он похож на знатного вельможу; не хватало только золотых украшений. Но представив себе их - вот тут было бы ожерелье, как у того вождя халадинов, а тут перстни гномьей работы - понял, что это было бы совсем не то. Что-то в этих вещах противоречило роскоши.

В собственном облике он обнаружил то, что ему крайне не понравилось - вещи сидели как-то неловко, вид был, как у бедного родственника; как у вастака в эльфийском наряде, улыбнулся Раэндиль. Вспомнив, как сквозь сон, того всадника без плаща, он попытался уложить воротник так же; заколол его простой железной фибулой. Вышло неплохо, не хуже, чем у того.

Раэндиль скорчил себе насмешливую рожу, ехидничая в мыслях над самим собой, своей любовью к богатой и легкой жизни - если только можно испытывать любовь к тому, чего ты никогда не знал. В зеркале отразилась странная взлохмаченная физиономия с лихорадочным румянцем. Излишне худое лицо со впалыми щеками и резко обозначенными скулами, немного неправильные черты; короткий прямой нос, глубоко посаженные темно-голубые глаза под длинными белесыми ресницами, широкий рот. Густые, очень светлые волосы, не золотистого, а, скорее, пепельного оттенка - до плеч. Лицо, в общем, привлекательное, только слишком изможденное.

Он оторвался от собственного отражения, вернулся назад к окну. Сапог он не обнаружил, хотя везде внимательно посмотрел. Это показалось ему странным - дать полный комплект одежды, но не дать обуви. Он уселся верхом на тяжелый стул с неудобной спинкой, оперся на нее грудью и начал раскачиваться - любимая с детства забава. Когда-то давно, еще мальчиком, он вот так же раскачиваясь, упал, ударившись головой о кромку обеденного стола - на затылке, под волосами, остался шрам. Осталась и привычка - одна из немногих, делающихся с годами особенно уютными: что еще можно взять с собой в дорогу, кроме самого себя?

В дверь постучали. Раэндиль немного растерялся - он же тут не хозяин, что же ему делать? Ситуация была непривычной, немного, на его взгляд, нелепой. Он, помедлив, подошел к двери и распахнул ее. Петли были хорошо смазаны, и Раэндиль едва не дал сам себе по лбу. На пороге стоял молодой парень, не менее чем на полторы головы выше Раэндиля, в точно такой же, как у него одежде, только не с зеленым, а с темно-лиловым цветом отделки. Черноволосый, намного бледнее Раэндиля. Прямо с порога он протянул руку, но взглянув на повязки на руках Раэна, опустил руку - спокойно, без тени смущения в приветливом взгляде.

- Позволишь войти? - голос был низкий, странный акцент придавал речи особый оттенок вежливости: так нарочито-правильно выговаривают слова только когда не хотят оскорбить слуха собеседника.

Раэндиль молча улыбнулся, освобождая дорогу. Гость прошел, спокойно, не дожидаясь приглашения, сел на стул. Оглянулся на стоящего, кивнул ему на второй стул. По пути Раэндиль тщательно принюхивался. Парень излучал покой и дружелюбие, впрочем, весьма сдержанное. Ясно было, что недавно он ехал на лошади по морозу. Но недолго, возможно, просто прогуливался.

- Меня зовут Тонион. Я здесь Младший Целитель. А твое имя Раэндиль, верно?

- Верно. - ответил Раэндиль после некоторого раздумья. Зачем задавать вопросы, на которые знаешь ответы, подумал он; потом поймал себя на том, что начинает опять раздражаться по мелочам. Это свойство характера везде находить причины для неприязни причинило ему в жизни уже немало огорчений - а теперь все начиналось заново уже здесь.

- Расскажи о себе, откуда и зачем ты пришел.

Так, подумал Раэндиль, приказ под видом просьбы. Но права не отвечать у него не было - он пришел сюда по доброй воле, да еще и незваным.

- Я пришел из земель Хитлум. Я певец и сказитель.

- Ты оттуда родом?

- Нет; я родился в окрестностях Нарготронда. Но оттуда я давно ушел, еще совсем мальчишкой. Я уже лет пятнадцать брожу по всем землям Белерианда и востока, был и на юге, и на Крайнем Западе.

- А теперь, значит, к нам пожаловал? - Тонион улыбнулся. - Любопытно стало?

- Ну... наверное, так. Просто был я уже везде, где живут люди, видел, как они живут...

- И как?

- Да одинаково. Одинаково скучно. Вот и подумал...

- Что у нас веселее? - насмешливо перебил его Тонион. - Напрасно, кстати. И не побоялся?

- Чего мне было бояться?

- Ну, про нас, знаешь ли, разное говорят.

Тонион улыбнулся - недобро, одними губами. Под механически приподнятой губой обнажились крупные белые зубы. Оскал, не улыбка. Менестрелю стало не по себе.

- Вот именно, что разное. Слишком уж разное. Захотелось посмотреть самому. Да и потом - чего мне-то бояться? Я не вождь, не воин. Какой прок в моей смерти?

- Трудно поспорить. Тогда, если ты не против, давай займемся твоими руками.

Парень ловко размотал повязки, осмотрел, мягко ощупал его пальцы - они были красного цвета, словно обваренные, но вовсе не болели. Раэндиль, вспоминая, до какой степени замерз, ожидал чего-то намного худшего. От сердца отхлынула ледяная тяжесть, незаметно для него самого таившаяся там, и стало легко и радостно: он сможет играть!

Пока Целитель проделывал все это, менестрель внимательно его разглядывал. Странное, совершенно чуждое по очертаниям лицо - таких он еще не видывал за все время странствий. Чем-то похож на эльфа - но не эльф, это очевидно. Широкие высокие скулы, большие глаза с длинными, как у девушки, ресницами. В тени ресниц прячутся два безмятежных лесных озера: по краям радужки - отражением деревьев - лиственная зелень, в середине - отражением неба в стоячей воде - серо-голубое. Зрачки расширенные, пульсирующие. Лицо снежно-белое, без румянца, тонкие губы - бледные. Черты точеные, как бы застывшие. Мраморное лицо, только глаза живые. Высоченный, широкоплечий, даже под широкой одеждой заметны мощные мускулы. А руки - как у вышивальщицы: узкие, маленькие, длинные тонкие пальцы с холеными бледно-розовыми ногтями.

Раэндилю он показался странным. Что это за целитель такой - вон какой бугай, на нем же пахать можно. Наверное, и мечом владеет получше многих. Но уверенные, привычные движения говорили о том, что Тонион - и вправду целитель. Только не такой, каких он видел до сих пор. Ну что ж, так и должно быть. Ведь это совсем другое место...

- Ну что ж, с тобой все в порядке. Ты очень легко отделался, знай это. Не повстречай тебя Наместник - ты мог бы и замерзнуть совсем. Можешь делать все, что вздумается - только на улицу пока не выходи.

- Ну, вряд ли я куда-то пойду босиком... - иронично произнес Раэндиль, вытягивая босую ногу.

Целитель улыбнулся. То ли не заметил иронии, то ли здесь на подобное не обижались.

- Это чтоб тебя на подвиги не потянуло до моего осмотра. Не волнуйся, босиком тебе ходить не придется. Да, кстати... С тобой хочет поговорить Наместник Владыки; так что прежде чем отправишься куда-нибудь, дождись его. А пока я попрошу принести тебе обед.

Тонион вышел, не прощаясь. Мягко хлопнула дверь, почти в тот же момент в на затылке нее вошла девушка лет пятнадцати, не больше. В руках у нее был поднос с тарелками, от блюд шел ароматный пар.

- Привет! - сказал ей Раэндиль, принимая поднос и ставя его на стол.

- Здравствуй. - серьезно произнесла девушка. На насупленном личике ярко выделялись огромные глазища цвета ландышевых листьев. На ней было темно-синее платье с серебряным поясом, волосы цвета воронова крыла острижены чуть ниже мочки уха. Тоненькая - но не назовешь хрупкой; видно, что мышцы развиты хорошо. Отдав поднос, она произнесла нечто вроде "приятного аппетита!" и удалилась все с тем же важным и недовольным видом. Раэндиль хмыкнул.

Еда оказалась вкусной и сытной - большой кусок жареного мяса, политый острым соусом, тушеные овощи, здоровенный ломоть свежеиспеченного хлеба. Кружка горячего бульона. Как раз в тот момент, когда он все доел, в дверь постучали.

Новый гость не остановился, как Тонион, на пороге, а прямо и уверенно прошел мимо Раэндиля в комнату. Покосился на тарелки на столе и громко позвал:

- Лаххи!

Мигом позже на пороге появилась девочка в синем платье; на лице ее было такое забавное возмущение, что Раэндиль хихикнул. Вошедший показал ей на тарелки - и Лаххи состроила новую негодующую гримаску.

- Что это ты как кошку съела? - произнес гость Раэндиля.

- Там Ломэлинн лечит нового раненого, а я, вместо того, чтобы учиться, тут...

Вошедший фамильярно щелкнул ее по носу указательным пальцем, прервав на корню гневный монолог.

- Ломэлинн тоже это все делала. Иди.

Раэндиль заметил, что их имена звучат совсем не так, как должны были бы звучать на эльфийских языках, от которых они, бесспорно, происходили. Но чуткое ухо бродячего певца улавливало смысл, немного непривычный: Сын Сосен, Маленькая Молния, Поющее Эхо. Непонятно только было, отчего они говорят не на своем языке, а на общем наречии Трех племен.

Девочка вышла и нежданный гость повернулся к Раэндилю. Это оказался тот самый четвертый всадник, что разъезжал в лютый мороз без плаща. Раэндиль уставился на него, как на нечто невиданное - а увидел обычного, на первый взгляд, человека. Только очень красивого и хорошо сложенного.

- Здравствуй, Раэндиль.

Голос низкий, властный. Немного напряженный, как уловил Раэндиль, превосходно разбиравшийся во всех интонациях человеческого голоса. С девочкой тот говорил куда проще.

- Я Наместник Владыки Мелькора. Гортхауэр.

Раэндиль почувствовал, что потрясен до глубины души. Чтобы это полумифическое существо, главный герой половины рассказываемых им страшных историй, было таким вот вполне человекоподобным - это уже слишком. И едва ли даже верится - не шутка ли это, не морок ли?

- Которого так же зовут Саурон и Гортаур Жестокий.

Слова падали, как булыжники. Как смертный приговор себе читает, подумал менестрель. Он что, ждет, что я брошусь на него с кулаками? Раэндиль молча ждал продолжения.

- Ты собираешься здесь задержаться?

- Если позволите, то хотел бы.

Говоря, Раэндиль жадно вглядывался в Гортхауэра. Высокий, очень высокий, с прекрасной осанкой. Лицо - неправдоподобно красивое, чуть неживое, как у многих красивых людей, знающих об этом. Темно-рыжие волосы вьются крупными волнами, кожа смуглая - редкое сочетание. Глаза - небывалые, невозможные: колодезная зелень, золотые искорки, бархатисто-черные зрачки - словно светятся изнутри каким-то особым светом. Раэндиля немного испугало то, что по этому лицу нельзя было догадаться о характере его обладателя, об его эмоциях: прекрасная рукотворная маска, скрывающая подлинную сущность. Раэндиль не верил большинству ужасов, что рассказывали о Цитадели, но и он хорошо знал, что прозвище "Жестокий" Наместник получил отнюдь не напрасно.

Одет тот был так же, как и сам Раэндиль, только одежда была куда более потрепанной, рукав куртки прожжен в двух местах. Черное с темно-фиолетовым было ему к лицу, только, как подумал певец, сам Наместник мог бы быть одет и подороже. Как-то это... несолидно, подумал Раэндиль. Потом ему показалось совсем другое - сама одежда была лишней, ей могло бы служить уже само тело.

- Оставайся, сколько захочешь. О тебе позаботятся. На время, пока ты будешь здесь, у тебя права любого жителя Цитадели. Можешь просто жить, можешь найти себе дело по вкусу, можешь чему-нибудь учиться. В общем - постарайся сделать так, чтобы никому не пришлось тебя развлекать.

Наместник развернулся и вышел. И этот не попрощался, с интересом отметил Раэндиль. Не принято, что ли? Надо запомнить, подумал он. Раэндиль всегда старался запомнить как можно больше обычаев того места, куда он попадал, даже если и ненадолго.

После сытного обеда ему захотелось спать. Аккуратно развесив одежду на спинке стула, Раэндиль забрался под груду одеял, подоткнул их под себя поуютнее - "свил гнездо" - и заснул. Во сне ему виделись лица тех, кого он повстречал за эти несколько часов: целитель, сердитая девочка, Наместник.

...Это не страшный сон, не кошмарное видение; это всего лишь твоя память - и она безжалостна и неумолима. Вновь и вновь она заставляет тебя переживать эти леденящие сердце часы - и нет забвения. Ты видел за свою жизнь много смертей, много крови и жестокости, но так и не привык к ней... Ты все еще надеешься, что этого нет; что это - только порождение чьего-то больного разума, которое случайно зацепило тебя своим черным крылом. Что в этом широком и солнечном мире никто не враждует, не убивает себе подобных, не плачут женщины по убитым мужьям, не остаются сиротами дети. И, видя вновь льющиеся реки крови, ты замираешь в бессилии, со странным ощущением: это сон; это просто страшный сон, погоди минутку, сейчас ты проснешься и все исчезнет, растает так же как и прочие сны, и страшные и прекрасные. Сны должны заканчиваться; подожди, сейчас кончится и этот...

С этим странным ощущением нереальности, как бы игрушечности, происходящего когда-то он смотрел из окна дворца в устье Сириона на кровавое побоище внизу. Все было несерьезно - две эльфийские армии, да даже не армии, просто две толпы, рвут друг другу глотки. Изгнанники Гондолина и Дориата, защищавшие дворец, были более многочисленны, но хуже вооружены, слабее владели оружием, особенно синдар Дориата. Сказывались сотни лет жизни под защитой Завесы. Но на их стороне была правота: они защищали свой приют, свое право на жизнь. И свою государыню Эльвинг. Эльвинг Светлую, Эльвинг Прекрасную. Ее детей - последних потомков короля Элу Синголло.

Нолдор было меньше, некоторые из племени сражались по другую сторону, против своих же собратьев. Но ярость вела их, придавая силу, пред которой шаг за шагом отступали защитники. Дивной красоты доспехи - некоторые, видно, еще валинорской работы - прочные, легкие; острые мечи в умелых руках. Клинки алеют горячей кровью. Среди массы атакующих выделялись четверо - нет, уже трое: один упал и скрылся под ногами толпы - в причудливых и прекрасных шлемах с высокими алыми гребнями. Феаноринги.

Приторный, отвратительно сладкий запах еще не остывшей крови дурманил голову. Ее было полно повсюду - лужи, брызги; от них поднимались едва уловимые облачка пара и растворялись в свежем морском ветре начала осени. Непривычно много крови - на этот раз оба войска рубились насмерть, легко раненных не было - они дрались, пока стояли на ногах, потом падали от смертельных ударов. Пленных не брали. Молчание висело над побережьем, где столкнулись две рати - только звон клинка о клинок, клинка о доспехи. А в живую плоть сталь входит без звука, мягко, почти нежно - последняя ласка Смерти.

Менее, чем через полчаса войско нолдор пробилось к самому дворцу. Двор того был плохо приспособлен к обороне; но относительно узкие ворота дали защитникам временное преимущество. Раэндиль, замерев, как статуя, смотрел на приближающуюся к нему смерть. Он уже мог различать лица. Вчера еще с многими из них он сидел за одним столом, пел им. Эльфы-изгнанники были гостеприимны, людей не сторонились, опасались только собратьев: их королева носила на шее ожерелье Наугламир, чей свет придавал ее облику величие одной из Валиэр. С Вардой сравнивал ее в песне Раэндиль, а молодая государыня - впрочем, разве у эльфов разберешь, почти девочка, вернее было бы сравнить ее с Ваной - опускала глаза в смущении.

У дворца был только один выход, и защитники быстро поняли, что загнали себя в ловушку. Помощи ждать было неоткуда - с Балара вряд ли кто успеет. Раэндиль все еще наблюдал за битвой во дворе. Вдруг среди оборонявшихся он заметил саму государыню Эльвинг - в кольчуге, с мечом. Вокруг нее образовался круг из пяти-семи синдар. И они сделали невозможное...

Несколько эльфов живым кольцом вокруг Эльвинг сумели прорваться вместе с ней за ворота и прорубили себе дорогу к побережью. Эльвинг в доспехе узнали не сразу; но через несколько мгновений за ними бросилась половина нолдор, под предводительством Амрода. Другая половина в тот же момент ворвалась во дворец. Раэндиль не мог оторваться от окна, не желая верить своим глазам, в бессилии вцепившись в мраморный подоконник: ну отчего же он не умеет драться - он был бы сейчас там, рядом с Эльвинг, защищал бы ее... По лестнице грохотали шаги.

На несколько мгновений Раэндиль увидел лица обоих Феанорингов под шлемами с поднятыми забралами: разные, но равно прекрасные, искаженные яростью и отчаянием. И каким-то чутьем он понял, что оба они испытывают к себе отвращение за содеянное, за кровь собратьев, застывшую на доспехах. Но выше всего - Клятва, что сжигает разум...

Они промчались мимо - то ли не заметили, то ли не сочли его интересным. Раэндиль отвернулся опять к окну. Там, далеко на прибрежных скалах Эльвинг и трое - уже только трое - воинов бились с толпой нолдор; шлема оставшегося из близнецов видно уже не было. Вот на мгновение Эльвинг показалась в просвете, образованном упавшим эльфом: вытянув руки, неумело держащие длинный меч, она медленно поворачивалась на самом краю обрыва, поводя мечом из стороны в сторону. Шаг за шагом пятилась хрупкая фигурка в кольчуге к обрыву. Вот она бросила меч, на мгновение застыла на самом краю обрыва, прижав руки к груди, словно пытаясь защитить нечто ценное - и Раэндиль с содроганием понял что это. Потом взмахнула руками, как птица - крыльями, и шагнула спиной в пропасть. Толпа замерла, потом бросилась к обрыву.

К прибрежным скалам без опаски сесть на мель подходил тяжело груженый корабль...

Раэндиль застонал во сне, проснулся и сел на кровати. В комнате была непроницаемая темнота. Только бледный свет луны чуть-чуть обрисовывал контуры предметов, придавая им нереальную полупрозрачность и легкость. Раэндиль провел руками по лицу - оно было мокрым от слез. Он разозлился - на свою судьбу, на свою беспомощность. Отчего, спустя семь лет, семь долгих лет в пути по дорогам Средиземья, этот кошмар не оставит его? В чем его вина - что он мог изменить, бродячий певец, никогда не державший в руках оружия, никогда не умевший защитить себя самого, не то что кого-то еще? Что он должен был делать - его бы убили в первую минуту сражения, он был бы лишь помехой...

Он всегда так боялся боли, крови, смерти. Оружие вызывало у него отвращение, ледяная сталь клинков заставляла внутренне содрогаться от так легко представляемого ощущения: вот это острие входит ему в живот, разрывая ткани, навсегда разрушая это странное чудо - его тело, которое умеет так радоваться всему, петь и танцевать, нравиться женщинам, такое гибкое и послушное. И он всегда старался избегнуть опасностей, связанных с войной - до сих пор это удавалось. Но тот всплеск рук государыни Эльвинг на обрыве, что снился ему почти каждую ночь... лучше было бы умереть раньше!

Он зажег свечу, в который раз залюбовавшись строгой красотой подсвечника - изящный силуэт цапли, замершей на одной ноге. Погладил пальцами вороненое железо - оно откликнулось благодарно и радостно. Здешние вещи были не совсем вещами, как заметил Раэндиль. С ними можно было говорить - и они слушали, они помогали тебе, если ты относился к ним с любовью. Так, в этом подсвечнике свечу не мог задуть и сильный порыв ветра. Сапоги из мягкой кожи не натирали ноги и не промокали, даже если он влезал в глубокую лужу. Те, кто делал эти вещи, вкладывали в них странную магию - или просто часть своей души.

Ему нравились здешние вещи. Ему нравилась сама Цитадель - огромная, вознесшаяся к самым облакам своими башнями громада, словно отлитая в невообразимых размеров форме из черного, как ночь стекла или расплавленного камня. Не противореча ни одной линией окрестным горам, она все же отличалась от них своей рукотворной красотой. Внутри было уютно - казалось, сами стены хотят принять тебя под свою защиту, успокоить, утешить. Ночью - дарят прекрасные сны, днем - силы работать, творить, радоваться жизни. Раэндиль ощущал все это - но на него чары обсидиановых стен не действовали: надо было сделать немногое, но почти невозможное для него - назвать это место домом. А он был - благодарный гость. Цитадель - странное, живое сооружение, дитя недр земли, выплеснувших из своих глубин темное пламя, застывшее четырьмя стройными башнями, надежно опирающимися на подковообразное основание - Цитадель не отторгала его, как иногда случалось с другими. Раэндилю рассказали, что только после грустного случая с человеком из Трех племен, едва не лишившемся здесь рассудка без причины, они поняли, что Цитадель не терпит попавших сюда против воли. Тем, кто считал здешних обитателей врагами, она становилась врагом сама.

Раэндилю нравилась здешняя жизнь - сытая, спокойная, размеренная. Никогда не знавший подобного покоя, он наслаждался каждым его проявлением: сытной и вкусной едой, которой никто не жалел, удобной и красивой одеждой, уютом своей комнатки. Вечера с книгой у камина, долгие верховые прогулки по окрестностям, интересные разговоры с местными жителями - все это было так здорово, что первые два месяца пролетели, как сон. Собственно, во сне и прошла большая их часть - он большей частью ел и спал, отсыпаясь за всю жизнь. Он поправился, лицо приобрело округлые очертания, на щеках появился здоровый, не лихорадочный, как прежде, румянец. Обязанностей у него никаких не было, никто не требовал никакой работы - и ленивый от природы Раэндиль не напрашивался на нее, своеобразно истолковав указание Наместника "не путаться под ногами". Он и не путался - просто ходил, стараясь ни в чем не отличаться от других. Так же одетый - сначала черное казалось непривычным, потом понравилось, жалко только, что каждая крошка видна - такой же молчаливый и спокойный, читающий те же книги.

Он наслаждался покоем и бездельем два месяца - почти ничего не увидел, кроме конюшни, библиотеки и столовой - времени не хватало, как ни странно: спал до обеда, ел, отправлялся на прогулку, возвращался, опять ел, и допоздна читал книгу, пока не засыпал. Но это его пока устраивало; общался он только со стариком из библиотеки, если того можно было так назвать - на вид не менее семидесяти, а вот по манерам, осанке, силе едва ли дашь сорок. Да еще иногда отправлялся верхом вместе с капризулей Лаххи, когда та соизволяла оторваться от своих дел, но это случалось нечасто. Маленькая ученица Целителя была, на взгляд Раэндиля, нездорово увлечена своей будущей профессией. Из лазарета она могла не вылезать часами, сутками - хотя не так уж и много ей дозволялось делать. Толкла какие-то порошки, сушила травы, стирала бинты, перевязывала раненых. Трудилась с самого утра до поздней ночи, и, что самое интересное, никто ее не заставлял, напротив, Ломэлинн, Верховный Целитель, радовалась каждому приходу Раэндиля как поводу выгнать неуемную ученицу. Но что-то в снисходительном взгляде Ломэлинн - Ло-оммээ-лиинн, как нараспев произносили здесь - подсказывало Раэндилю, что когда-то та сама была такой же.

Ему нравилась здешняя жизнь, но не особенно - здешние люди. Хотя они и не вызывали неприязни. С Раэндилем все были безукоризненно вежливы. Это было как-то непривычно: на дорогах Средиземья бродяга-менестрель без гроша за душой особым почетом не пользовался. Впрочем, так же привычно сдержанны они были друг с другом. Его никто не выделял среди прочих, ни о чем его не расспрашивали.

Слишком уж обычные люди для этого странного места - Ангбанд, про которую ходили истории одна бредовей другой. Раэндиль сам внес немалый вклад в их распространение, ибо слушали их всегда, затаив дыхание. У Эльфов он пел и слушал сказания, баллады, песни о черной подземной темнице, откуда нет возврата, где замышляются и осуществляются козни неописуемо ужасные и отвратные. Люди были спокойнее, но страшные истории любили не меньше, правда, относились к ним с меньшим доверием - но большим восторгом. Люди больше любили слушать о подвигах смельчаков, обведших вокруг пальца самого Жестокого или даже Темного Властелина. А далеко на Севере, в племени Гномов, однажды услышал странную балладу о прекрасной твердыне, чьи обитатели равны по могуществу Стихиям Арды, чьи доспехи черны, как ночь, а глаза сияют, как звезды - и так далее. Балладу Раэндиль счел не меньшим бредом, чем рассказы о достающем до неба ужасном Черном Властелине - но все равно выучил, вдруг да пригодится. А самому ему было все равно.

Эльфы его не задевали, но и не привечали, только разве что у Эльвинг... Нет, лучше не вспоминать. Атани тоже не причиняли особого вреда, слушали с радостью, кормили с жадностью. Несколько раз на дороге ограбили, но почти не побили, отняли только скудные пожитки. Кого-то из Ангбанд ему встречать не доводилось ни разу - так далеко на северо-восток он не заходил. А верить рассказам он не привык - слишком хорошо знал сам, как ради загорающихся любопытством глаз слушателей прибавляются к повестям то хорошие концы, то страшные подробности. Так, что от первоначального повествования не остается и следов.

Но эти... Ему было несколько обидно, что они оказались такими обычными, заурядными - на первый взгляд. На второй Раэндиль сил не тратил. Люди как люди, ну, подумаешь, аккуратные и подтянутые, молчаливые, уравновешенные... Не обращаются в летучих мышей, не бросаются на всех с ножами. И благодатью особой не блещут, и глаза у них как глаза. Ну, красивые глаза, зеленые у всех, как у кошек, ну, так не как эти самые звезды. Подтянутые, физически развитые, не ходят - танцуют. На лошадях ездят, как родились в седле. Деловые все - с ума сойти можно: весь день в библиотеке пусто, везде пусто. Даже в столовой комнате - едят на бегу, как будто на пожар спешат. Кто оружие кует, кто за лошадьми следит, кто ткани ткет, все ведь с одинаковым усердием, как будто радость какая - работа. Та же Лаххи, ведь девчонка совсем, ей бы гулять - так ведь нет, стирает свои грязные гадкие бинты с видом полного довольства жизнью. И что странно - все как будто равны между собой: одинаково одеты, никакой надменности. Везде, где бы он ни был - кузнец и козопас никак не могли считаться равными по положению.

А тут этот их легендарный Наместник - кошмар всего Средиземья, герой половины его рассказов, фигура поистине эпическая - когда возвращается откуда-то из своих поездок, носится по Цитадели, как угорелый. Не посторонись вовремя - снесет, и не заметит. Что-то делает все время, то из оружейной мастерской его голос слышен - запоминающийся голос, трудно спутать с другим - то в лазарете собственноручно лечит раненых, то молодых воинов учит. То послов принимает - тут хоть одевается прилично: вид в одеждах из золотой и серебряной парчи, расшитых драгоценными камнями поистине царский. Поневоле в ноги упадешь, если увидишь: сам высоченный, красив до невозможности, на лбу - венец с сияющим камнем. Лицо жестокое, надменное. И манеры... Куда там многим Перворожденным Эльфам! Но те другие - с ними рядом покойно, светло. А этот внушает в первую очередь ужас и преклонение.

Но в обычные дни - одно недоразумение: словно вихрь, пронесется по коридору, оставляя шлейфом за собой смесь запахов дыма из кузни и лекарств из лазарета. А ночами - вот окно его покоев, третье справа - всю ночь, пока не рассветет, свет горит. Покои... сказать стыдно, что это за покои для Наместника Владыки Ангбанд - комната, не больше, чем у самого Раэндиля. И такая же полуобставленная, только на полу пушистые ковры - любопытный, как сорока, Раэндиль однажды оторвался-таки от подушки и книжки, и сходил в противоположное крыло, посмотрел в щелку.

Люди, как люди, подумал Раэндиль, снова перебрав в уме все увиденное здесь. Обычные, простые. А Людей Раэндиль, как он признавался себе в минуты размышлений, не любил. Впрочем, как и Эльфов, и Гномов. Вопросы, отчего же уже пятьсот с лишним лет в Средиземье идет война, его не волновали. Он родился во время этой войны, вырос, когда она шла - вяло, но непрерывно. Собирались отряды и уходили без возврата, становились калеками молодые здоровые люди... Все это не волновало его - он хотел только найти тихое уютное место и жить там, не утруждая себя работой, но в достатке. И - подальше ото всех.

Он еще не встретил такого места, что стало бы ему домом, такого человека, что захотелось бы назвать другом, девушки, которую хотелось бы взять в жены. У него не раз была возможность осесть, обзавестись домом, семьей, начать другую жизнь. Но везде, где бы он не появлялся, повторялось одно и то же: пару-тройку месяцев ему было интересно, потом одни и те же лица, голоса, дома начинали вызывать в нем неодолимое отвращение. Люди казались пошлыми и скучными до отупения, жизнь - черствой и пресной, как несоленая лепешка. Он уходил, приходил в новое место, и там ему казалось, что это - воплощение его мечты. А через несколько месяцев повторялось все заново.

Лишь в одном месте ему захотелось остаться навсегда, лишь у ног одной женщины сидеть вечно - шутом, придворным музыкантом. Это была не любовь, но уважение, смешанное с желанием обратить на кого-то всю привязанность, преданность, на какую он был способен. А он - не знавший никогда родителей, унесенных ветром войны, не знавший их ласки - способен был. Под внешним равнодушием, иронией, часто переходивший в цинизм, он был ранимым и чувствительным человеком, искавшим того, кому можно было бы довериться, не опасаясь предательства. Но судьба наделила его излишней наблюдательностью, еще более развившейся за полтора десятка лет скитаний. Глядя недобрым, презрительным взглядом на всех, попадавшихся на его пути, он не находил ни в ком из, встречавшихся ему ни ума, ни доброты, ни чистоты души - люди виделись ему тупыми и жадными, пошлыми и похотливыми.

Он искал кого-то идеального, наделенного всеми достоинствами одновременно: только такой или такому он считал достойным отдать себя, свою веру и любовь. Но их не было нигде. Словно осенний лист, гонимый равнодушным ветром, метался он по дорогам Средиземья - не находя себе места, не зная передышки. Теперь этот ветер занес его сюда. Надолго ли?

В какой-то из дней ему вдруг стало скучно в очередной раз лежать с книгой - хотя книги тут были интересные, непохожие ни на что. И книга, и сборник рисунков, и целое произведение искусства одновременно: переплеты, замки - все сделано с любовью и тщанием. Видно, что затрачено немало сил - но никто над ними не трясется: приходи, бери, читай, возвращай, когда захочешь. И само содержание такое, что не оторвешься, за что ни возьмись - хоть сказки, хоть трактат о драгоценных камнях. Раэндиля в первую очередь интересовали сказки и стихи - а их было море, со всего Средиземья собранные, тщательно переведенные и записанные.

Он отправился вдоль по главному коридору, который должен был вести в тронный зал. Дошел, постоял в раздумьях перед тяжелыми черными дверьми со странными символами на каждой половине: змея с одним хвостом, но двумя головами, смотрящими друг другу в глаза; между раскрытыми в яростной атаке зубастыми пастями - окружность, в ней - будто две капли воды, одна смотрит вверх, другая - вниз. Или две рыбки головами в разные стороны. Потом робко толкнул дверь - а вдруг ему за это что-нибудь будет?

Дверь неожиданно легко подалась, без тени скрипа. Он не входя, увидел огромное помещение с высоким, теряющимся в тени потолком. Легкие витые колонны поддерживали полушария сводов. Только черный цвет - и неожиданно яркими штрихами белый. Тот же символ - двухголовая змея - на стенах, строгих гобеленах, которыми затянуты стены. Но в цвете он совсем другой: у змеи серебристо-серый хвост, одна голова черная, другая - белая. И "рыбки" - черная с белым кружком "глазка", белая с черным.

Ряды скамей вдоль стен - черный камень, что скамьи, что стены. На всем этот отблеск, как у стекла - обсидиан. С удивлением он понял, что все здесь - монолит, единой волной камня рожденный, и руки человека не касались его. Таким этот зал родился в тот момент, когда огненные глубины земли, послушные просьбе заклятия, выплеснули часть своей кипящей плоти. Таким он родился - и никто был не в силах изменить его. Сердце Цитадели, живое, ритмично бьющееся сердце. Раэндиль чувствовал его биение.

Зал был пуст. Полумрак - но не темно; стены едва заметно светились. Тишина - до звона в ушах, слышно, как в висках пульсирует кровь. Мрачная, гордая краса. Тяжелая - и воздушно-легкая одновременно; странная, слишком уж странная, непостижимая для его разума. Раэндиль знал, что это красиво - но не мог сказать, почему, возможно, впервые в жизни. Он чувствовал гармонию - но не мог ее описать словами. Все здесь было идеально, безупречно - но строгая симметрия и пропорциональность не убивали, а подчеркивали красоту.

Со странным чувством - на цыпочках, стараясь не шуметь, он вышел. Притворил за собой тяжелую створку двери, сел на подоконник и задумался. Здесь ему, бесспорно, нравилось - покойно, уютно. Но уже что-то начинало тяготить его, возможно, этот самый покой. Где-то зародилось беспокойство - а это значило, что скоро он сорвется отсюда прочь, гонимый собственным неумением найти мир в своей душе. Но куда идти? Во всех землях, где живут люди, он уже побывал, вернее, не ходил лишь далеко на восток: там не жил никто, кроме вастаков, а они его не интересовали - полудикари, кочевники. Раэндиль никогда не появлялся в одном месте дважды. Приходил - и уходил, чтобы уже никогда не вернуться. И это место - загадочный Север - было последним из тех, где он еще не побывал. А оно оказалось таким же заурядным, как и прочие. Люди. Живут - ничего не скажешь, хорошо живут. Воюют - вот на днях еще двух раненых с границ привезли. Женятся - на прошлой неделе играли свадьбу, он, правда, не пошел, вдруг застеснялся. Детей заводят - много их тут, странные малыши, слишком серьезные. Скучно. Тупо и скучно. Везде одно и то же. И - поговорить не с кем, да и не хочется.

Если и здесь я не приживусь, подумал Раэндиль, то впору в петлю лезть. Потому что дальше не будет ничего - только бессмысленные шатания по бесконечным дорогам, холод, мрак и одиночество. А он так от этого устал... В петлю? Страшно умирать, не хочется. Ему еще только тридцать лет. Только? Или уже? Раэндиль всю жизнь чувствовал себя ребенком-сиротой, и не заметил, как стал взрослым - хотя бы по годам.

Впору выть, когда думаешь обо всем этом - вот запрокинуть голову до предела назад, сжать челюсти так, чтоб скрипнули зубы, и завыть. Негромко, только для самого себя, излагая в этом вое-плаче все, что накопилось в душе: боль, страх и бесконечное ледяное отчаяние одиночества.

Больше всего в Цитадели Раэндиля удивляли дети. Странные, таких он не встречал никогда. Тихими не назовешь; как-то раз случайно заглянул в одну из "детских" комнат - широких светлых помещений без мебели - так через несколько минут вылетел обратно, едва не ослепший и не оглохший от их возни: и куклами тряпочными закидали, уронили и по полу покатали, в общем - кошмар. Но вот приходят они же в столовую - выводок галчат, все в черном, как и взрослые - и ни звука. Не в том дело, что за спинами стоит воспитатель - нет же, сами понимают, что не надо шуметь. И нисколько это их не тяготит. Даже странно: стоит этакая малявочка лет пяти, от пола не видать. Дерни ее за косичку другая такая же - не заплачет, в ответ не стукнет, просто посмотрит на обидчицу искоса как-то так, что та подобного уже не повторит. Так не каждый взрослый сумеет.

А случись то же в детской комнате - так начнется свалка. Не драка, нет - возня, беззлобная, но пылкая. Воспитатель не полезет разнимать, зная, что через некоторое время все утихнет само собой. А рукава оторванные, да носы с коленками разбитые будто и не в счет. С разбитым носом, опять же, к маме не бегут, даже совсем маленькие. Да и вообще, около родителей их видно редко - все в своих комнатах, кучками, под присмотром воспитателя. Странно - нигде такого не видел, разве что у эльфов.

Игры у них тоже непростые. Первый раз посмотришь - возня ребячья, да и только. Приглядись получше - нет, не все так просто: каждая игра, словно упражнение. И соревнуются все время - кто дальше прыгнет, кто выше залезет. Воспитатель исподволь подначивает каждого показать свои умения. Так постепенно внушают - стыдно быть хилым, неловким, не владеть своим телом. Оттого они потом и вырастают такими: ни одной сутулой спины, ни одного толстого во всей Цитадели.

В учении - то же самое. Соперничество, которое заставляет стараться: стыдно быть неучем. Малыши еще - читают толстенные книги, усердно водя пальчиком по строкам. И видно же, что интересно им. Как-то раз Раэндиль услышал разговор двух детей лет восьми: паренек объяснял другому правила счета. Удивлению его не было предела - тот говорил совершенно как взрослый. Ни детских словечек, ни жестов - строгая серьезная речь, на личике уверенность в себе.

Но не только этому их здесь учат, с удивлением и страхом пришлось признать Раэндилю. Однажды случайно увидел двоих девчонок не старше десяти лет - обе усердно выполняли какие-то замысловатые движения с мечами в руках. Мечи были небольшие - но со вполне настоящей заточкой. На испуганное требование Раэндиля прекратить такие забавы, одна спокойно отвечала, причудливо выговаривая слова его языка:

- Наш Наставник велел выполнить нам эти упражнения по десять сотен раз. Мы не можем исполнить твоей просьбы.

- Кто же ваш наставник?!

Девочки гордо улыбнулись, словно он спросил их о чем-то необыкновенно приятном, и хором ответили:

- Сам Наместник Владыки!

У Раэндиля не нашлось слов, чтобы ответить им. Ну если Наместник - то пусть себе. Девочки, как ни в чем не бывало, вернулись к своему занятию. Вообще, как заметил Раэндиль, здешние девчонки часто были отчаяннее мальчиков. И никто их не ограничивал.

Малышню с настоящим боевым оружием он встречал еще не раз, и вскоре перестал удивляться. Лаххи объяснила ему, что каждый житель Цитадели, независимо от пола, возраста и профессии должен уметь владеть оружием на некотором уровне - без этого он не допускается к ритуалу избрания призвания. Лаххи выразилась немного не так - но точное слово он не запомнил. А без этого ритуала человек не мог считаться взрослым. Учить ребенка этому начинали лет с семи-восьми.

Раэндиль понял, что здесь он "считается взрослым" без всякого на то права. Когда маленькая Лаххи продемонстрировала ему, как она метает ножи, он уяснил для себя, что каждый житель Цитадели, неважно, ребенок это или старик, мужчина ли, женщина, воин, целитель - может стать в поединке смертельно опасным противником. Все они по духу были воинами.

Еще несколько раз он беспрепятственно приходил в тронный зал. Там всегда было пусто и тихо. Раэндиль ходил по отполированным, как зеркало, плитам пола, следя украдкой за своим отражением в черном камне. В один из таких приходов он обнаружил за одним из гобеленов уютную нишу. Через щель в гобеленах была видна большая часть зала. Там он просидел несколько часов в тот день, внимательно рассматривая каждую деталь интерьера, и потом еще не раз туда просачивался, ощущая, что совершает нечто недозволенное.

Эта ниша Была единственным местом, где Раэндиля покидал привычный цинизм и манера над всем посмеиваться - слишком уж впечатлял и подавлял своим величием тронный зал. Прижимаясь спиной к странно теплой поверхности камня, Раэндиль ощущал покой и тревогу одновременно. Покой оттого, что здесь было так красиво и тихо, оттого, что можно было расслабиться и не думать ни о чем из того, что обычно его мучило. Тревогу - без всякой причины. Просто оттого, что она была здесь, сама по себе.

Обычно Раэндиль реагировал на все, что видел где-нибудь, с усмешечкой. Доброй ли, злой - зависело от конкретной ситуации, но ничего иного, кроме насмешки, нельзя было от него услышать, если спросить его искреннее мнение. Все казалось ему до боли знакомым и предсказуемым, он легко мог предугадать финал каждого начинания, с которым сталкивался. Его насмешливые "пророчества" сбывались - это было привычно.

Здесь, в Цитадели, было много интересного, но мало нового - оттого Раэндиль не мог ничем всерьез увлечься. Считаете, что ваше дело правое? Ну, да пожалуйста! Только разве вы одни такие в Средиземье? Все так считают, и Три племени, что против вас воюют, и Эльфы, что их на это настраивают. А Нолдор так же искренне считают, что правы, изничтожая все живое на пути к Сильмариллам. Считаете, что Тьма превыше Света? Конечно-конечно. А ваши противники полагают наоборот, и чем, скажите, одни лучше других? Свято верите каждому слову этого вашего Владыки? Ну, и это не ново. Всяк кулик свое болото хвалит.

Раэндиль вспомнил крайнее изумление на личике Лаххи, когда он, в ответ на ее порцию восторженностей по поводу Владыки Мелькора, спросил: "А с какого, собственно, перепуга ты всему этому веришь?". Девочка так и не нашла достаточно убедительных, с точки зрения менестреля, слов. А аргументы типа "посмотри сам", отверг с доброй усмешкой - чего взять с девчонки?

И вправду - на что именно смотреть? Живут хорошо, спору нет. Но совершенно так же, как и все прочее Средиземье: учатся, воюют, верят в свою правоту. Они-то верят, их с детства выучили. Но с чего верить ему? С какой стати верить ему, что Тьма рождает Свет, а не будь Тьмы - не увидишь Света; что они - единственные, кто думает о равновесии в Мире; что они ни на кого не нападают первыми? Разве Эльфы с той же убежденностью не говорили ему обратное? Глупые люди, наивные. Как дети... Раэндиль усмехнулся, как усмехался всему и всегда.

Тут он поднял глаза от пола и увидел в щель между гобеленами, что в зале кто-то есть. Стены светились более ярким, чем обычно, пульсирующим серебристым светом. Камень пел - тихим, причудливым голосом, словно звон сотен колокольчиков из глубины вод. В самом центре свечения он увидел фигуру человека, почти нереальную в неживом сиянии стен. Тот поднимал руки, обращенные ладонями к стенам - и стены издавали странные, щемящие душу звуки, каждая вела свою мелодию, все они вплетались в хор. Человек повелительным жестом обращался к каждому камню - и тот начинал свою неповторимую песнь. Все громче и громче звучала она, все больше разных голосов образовывали дивное многоголосие - тут и шелест трав, и свист ветра, и журчание ручья, и пение одинокой птицы над неумолчным биением волн прибоя...

Раэндиль, затаив дыхание, следил за всем происходящим. "Наверное, какой-то из местных магов!" - подумал он, уже зная, что здешние жители неплохо владеют колдовскими приемами. Песня зачаровала его. Ему мучительно захотелось научиться этому, суметь приказать стенам запеть. По рукам пробежала нервная дрожь, пальцы свело судорогой. В сердце рванулась острая тоска и жажда чуда. Раэндиль сжался в комок - весь, как один горький стон по собственной беспомощности - и медленно, бесконечно медленно начал поднимать правую руку ладонью вперед, словно преодолевая невидимую преграду.

Пять пальцев - пять лучей серебристого цвета - к черной зеркальной стене... Ну же! Приказываю тебе, заклинаю тебя - пой! Ну! Ну... - рвется из самого сердца приказ, просьба, мольба... Неужели - не суметь, не найти в себе силы? Как больно...

И стена отозвалась - робкой, неуверенной мелодией, такой наивной и дерзкой одновременно, что Раэндиль испытал мучительный стыд. Куда его неловкой попытке до прекрасных голосов, рожденных волей этого чародея?!

Свет в центре зала начал быстро угасать, все тише становились мелодии. Тот, кто стоял в круге остывающего свечения, обернулся лицом прямо к Раэндилю, который считал себя невидимым за плотной тканью гобелена. Сделал короткий подзывающий жест. Раэндиль стоял недвижно, словно часть стены - но напрасно, его видели и через ткань. Чародей повторил жест.

Неохотно, глядя себе под ноги, Раэн двинулся по направлению к чародею. На него словно давил сам воздух... Он чувствовал себя бесконечно странно - как будто рассекал толщу воды, каждое движение давалось с усилием. Раэндиль все боялся поднять глаза, и брел, опустив плечи, пока не натолкнулся на какую-то совсем уж упругую преграду. Чуть приподняв голову, он увидел, что почти налетел на колдуна. Раэндиль замер в страхе перед наказанием за непрошеное посещение.

На него словно обрушилась гигантская масса теплой воды, волна с пенным гребнем, подхватила и стала возносить вверх, к самому небу. Это ощущение высоты было настолько явственным, что у него перехватило дыхание. Высоко, выше облаков и звезд, на неустойчивом, скользком гребне волны летел он куда-то, и сердце замирало от сладкой жути и страха сорваться и разбиться. Ничего вокруг, ни опоры, ни хоть какой-то надежды - только высота; балансируй на гребне, чтобы не упасть вниз... И рядом с этим было ощущение, что он, вместе со своей океанской волной, лежит на ладонях у какого-то непостижимо огромного и могучего существа, под его внимательным взглядом.

Схлынула, ударившись о прибрежную скалу, волна - и он, обессиленный и умирающий лежал на острых скалах; но прилетел ветер и поднял его в воздух, и он летел навстречу ветру, а в лицо били тугие теплые струи дождя. И на все это, улыбаясь, смотрел некто непостижимый - по-доброму ли? Равнодушно ли - как понять, если ты лишь капля дождя, лишь снежинка, лишь осенний лист, гонимый ветром...

И все кончилось. Он просто стоял среди зала перед человеком в черной одежде. У человека было грустное лицо, какое-то неопределенное, как бы все время меняющееся - только четкие шрамы наискось: три багровые полосы на лбу, три - на щеке. Темные волосы, бледная кожа; чуть сутуловатая фигура в простой одежде - это он успел разглядеть краешком глаза, прежде чем взглянул ему в глаза.

И - лучше было бы мне этого не делать, успел подумать Раэндиль - опять понесло его куда-то волной и ветром, и пламенем жарче сокрытого в недрах земли, и кто-то разбирал его душу на миллионы маленьких кристалликов соли, и сыпал их на землю, и они таяли под струями дождя, что был он сам, и разносились ветром, что тоже был - он. И не было в мире ничего, чему он сам не был бы началом и завершением, истоком и концом. А кто-то все наблюдал за ним, держа на ладони мириады миров, и к каждой песчинке мира было в этом взгляде внимание, и к нему самому - но не холодное любопытство ученого, нет - забота и внимание, он чувствовал, пронизывали его насквозь. Бесконечно медленно и плавно его поставили на землю. Чувство того, что тебя изучают, плавно растаяло, оставшись странным теплом в глубине сердца.

Раэндиль очнулся. Огляделся, ничего не понимая. В зале никого не было, царил привычный полумрак. И тишина - ни песни стен, ни единого звука. "Наваждение?" - подумал он.