3. Nobody can be told what is the Matrix.
You have to see it for youself,
или
Легкий путь.

1. Разум и его гордыня.
2. Свобода и мятеж.
3. Гуманизм: лики и рожи.
4. Страдание.
5. Любовь.
6. Смерть.

       В.Лосский в своей книге "Мистическая теология Восточной Церкви" высказал мудрую мысль относительно формулировок, которыми пользуется христианское богословие: божественная истина дает очень неоднозначную проекцию на человеческий разум (недаром сказано у апостола: "Никто не обольщай самого себя: если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтоб стать мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: "уловляет мудрых в лукавство их. И еще: "Господь знает умствования мудрецов, что они суетны", (1-е Кор., 3, 18-20), "вот почему догматы Церкви столь часто предстают человеческому разуму как антиномии, и чем сложнее разрешить их, тем сокровеннее тайна, в них заключенная" (Losskiy V. The Mystical Theology of the Eastern Church. London, 1968, p.27). Воплощенная в слове антиномия предстает интеллекту в форме парадоксального словосочетания, которое заставляет взаимодействовать противоположные, несовместимые понятия: так, человеческая и божественная природа Иисуса - "неслиянна и нераздельна", согласно формулировке Вселенского Собора; в Ареопагитиках сказано, что Бог есть ослепительный мрак, а его премудрость - луч тьмы; Святой Хуан де ла Крус, продолжая тот же образный ряд, говорил о fuego tenebroso, "огне мрака" - таким ему виделось мистическое созерцание.
       Есть мнение, что Иисус говорил притчами и вообще избегал однозначных формулировок, потому что не существует способа прокричать на ухо человеку все ответы на все вопросы. Как говорит один из героев романа "Голем" Густава Майринка: "Лечить всех людей из одной ложки - это привилегия врачей." Видимо, подробная рецептура спасения для всех и каждого, на едином бланке и заверенная личной подписью Господа Бога - несбыточная мечта, заместо исполнения которой Евангелие подпихивает под ищущий глаз вот такие вот высказывания: "Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч; Ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку - домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; И кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня. Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее" (От Матфея, 10, 34-39).
       При ближайшем рассмотрении христианство, несмотря на все свои догматы, от которых, как известно, шаг влево, шаг вправо - стой, ересь получится, оказывается запутанным и сложным, антиномичным и хромым - его носит и шатает по лабиринтам евангельских притч и алогичных заявок отрицательной теологии, кособочит между индивидуальностью поиска и церковной общностью, между аскезой и мистикой, необходимостью совершения добрых дел и замкнутым в себе созерцанием монашеского круга. Христианское вероучение криво-косо болтается и хилится между "ученым невежеством" (docta ignorantia) просветленного духовным опытом человека (в самом общем смысле "ученое невежество" - это когда осознаешь, что всякая ученость намекает на особое измерение бытия, каким является жизнь в духе, но не раскрывает его полностью, это та самая "нищета духа", о которой говорил Иисус в Нагорной проповеди, причем имел в виду, согласно мнению христиан, вовсе не тупость, темноту и невежество, а отказ от соблазнов и дисциплину разума и воли, говоря современным языком, расстановку приоритетов - сначала молитва и любовь к Богу, потом все остальное) и суровой философской муштрой теологического факультета (Витгенштейн, Витгенштейн, и еще раз Витгенштейн, с Кантом и Гуссерлем в обнимку).
       Христианство уподобляет свой путь ночному странствию под отсутствующим светилом - Бог непознаваем, скрыт, Его нет в поле зрения, где Он? Где ясные ответы на четкие вопросы, например, на такой: как мог всесильный и благой Бог допустить Освенцим? В предыдущих главах я приложила все усилия к тому, чтобы пересказать простые и ясные ответы традиционного богословия на вопросы о добре и зле, промысле и свободе воли. Однако я отдаю себе полный отчет в том, что в 20 веке традиционная теодицея (т.е. богословское обоснование присутствия зла в мире) как никогда близка к краху (некоторые современные богословы считают, что она и вовсе опочила). Действительно, если задать Холокосту вопрос "почему?", как-то трудно будет найти для него божественное "потому что". То есть, конечно, можно пуститься в абстрактные рассуждения о вторичной и первичной причинности, но как-то тошнотно будет допустить, что за волей коменданта Треблинки стояла иная, божественная воля, которая тайно направляла историю человечества к некоему благому финалу. "Так Бог судил", "Бог дал", "Бог не дал" - вольну же нам указывать на источник причинно-следственных связей, но до поры до времени. Потому что кто докажет матери, потерявшей в аварии сына и мужа, что так Бог хотел и это все к лучшему? Кто решится дать ей простой и ясный ответ (типа Богу, всесильному и всеблагому, виднее) на ее законное "почему"? Простого и ясного ответа не будет.
       На самом деле его никогда и не было. Было изначальное человеческое стремление сделать заведомо непрозрачное для разума прозрачным, рационализировать непонятное, из чего и родилась так называемая катафатическая теология, т.е. теология "положительная", рассуждающая в философских терминах, наделившая Бога атрибутами "всеблагости", "всесилия" и т.д, разработавшая ту самую традиционную теодицею и пр. и пр. Осуждать человека за то, что он стремится думать, было бы смешно и нелепо, не правда ли? Но была еще и столь же изначальная апофатическая теология, которая запрещала создавать рациональные понятия о Боге и сотворять себе концептуальных кумиров. Следовавшие ей мистики толковали слова Христа "оставь все и следуй за мной" как требование прежде всего оставить все предварительные представления о Боге. То есть вообще все. Начисто отказаться от уютных рассуждений о "всеблагости" и "всесильности", "мудрости" и "отцовстве". И следовать только вере - не во "всеблагого" и "всесильного", а просто в Бога. Святой Хуан де ла Крус любил повторять, что вера - ночной навык, темная и неподвластная разуму привычка: la fe es el hбbito oscuro del alma. Христианство никогда не скрывало от адепта, что богословская концепция сущности Бога и истинная сущность Бога "накладываются друг на друга", но не совпадают полностью. Между ними всегда остается эдакий не взывающий к разуму (до поры до времени, пока не грянет) зазор, эдакий черный серп ущербной луны, не видный во тьме ночного неба - "но как бездонна щель, как пристально узка". Христианские мистики указывали именно на эту терпеливо зияющую пропасть, потому что знали - жизнь неминуемо предложит в нее провалиться, причем не обязательно мистику, а самому что ни на есть рядовому гражданину. Ведь мистика - она не для всех, а вот вера - это по силам каждому. В ситуации, когда обнаруживаешь, что богословских определений не хватает, чтобы объяснить чудовищность случившегося, остается только тот самый "ночной навык", та самая "темная привычка" - вера, которая на самом деле не нуждается в рассуждениях о божественных атрибутах и рациональных подпорках. Святой Хуан де ла Крус в трактате "Восхождение на гору Кармель" замечал, что для разума Бог в конце концов оказывается темным и неясным, и только вера способна совместить и примирить человеческое представление о Боге и истинного Бога. Что нам еще нужно, рассуждал Святой Хуан, разве вера не показывает нам Бога таким, какой Он есть? Бог триедин (что у Святого Хуана следует читать так: я знаю, что Бог триедин, т.е. я с Ним беседовал и знаю по собственному опыту), так и вера говорит нам, что Он триедин. Только вера компенсирует и затягивает щель черной луны, убирает ее серпик, знаменующий несовместимость и антагонизм homo sapiens, человека думающего, и Deus ineffabilis, Бога непонятного, Бога "неотзывчивого", Бога, который не приходит на помощь всякий раз, когда Его зовешь, Бога мира, в котором существовал Освенцим.
       Но мостик веры зыбок, а щель - "бездонна и пристально узка". И чревата проваливанием. Нежелание видеть пропасть под ногами и корректировать собственные представления о Боге верой оборачивается парадоксальным явлением, которое можно называть разочарованием в Боге, богоборчеством, или воинствующим атеизмом. На первый взгляд, между богоборцем и разуверившимся верующим мало общего. На самом деле, их объединяет то, что они приписывают Богу определенные качества, считают, что их концепция исчерпывает сущность Бога, а когда вдруг оказывается, что реальность это не подтверждает, страшно на Бога обижаются и требуют у него ответа за "преступления против человечества": где Он был, почему не вмешался, зачем допустил, почто отнял у Иова детей с коровами, хрен ли утонула подлодка, где мои ботинки, почему люди смертны. Они не хотят задаться вопросом: а вдруг Бог вовсе не такой, каким они его себе представляют? Наверное, они не хотят следующего вопроса: а какой Он тогда? И не хотят согласиться с ответом: а я не знаю. Я верю. Такой ответ их не устраивает. Они хотят "знать", а когда не получается, переходят к обвинительному заключению. О людях с черной луны лучше моего сказал один современный испанский теолог: "Эти так называемые верующие "точно знают", что Бог может действовать, но не действует, а неверующие такого рода не представляют себе Бога без атрибута классической и магической всесильности. И те и другие протестуют и страшно злятся. Они видят, что всесильный Бог явно не совместим со страданиями мира, констатируют, что мир страдает, и дальше делают логичный, по их мнению, шаг - отрицают существование Бога, не переставая, однако, проклинать Его так, словно Он существует. Но посмотрите, разве хула и проклятия атеиста не делают явным его разочарование и отчаяние? Ему так хочется, чтобы существовал некий всесильный Бог, который бы враз решил все его проблемы, причем именно такой Бог, а не какой-либо другой. Они проклинают Бога, в которого не верят, и в то же время мечтают, пусть неосознанно, о Боге, наделенном магическими полномочиями. Разве не похожи они на двух разбойников, на толпу, на первосвященников и на книжников, что проклинали бессильного распятого и требовали от него, в залог своей веры, незамедлительно предъявить верительные грамоты в ходе великолепного представления - сойти с креста несмотря на пригвожденные руки." (Santiago Guerra. La oscura cercanнa del Dios de Jesъs, en Revista de Espiritualidad, 57, 1998, p.365)
       Так на чем же стоим, как не на мраке неизвестности, и где непреложность знания? Бог есть одновременно любовь и гнев; Христос говорил: отвергни себя - и найди себя (но истинного), то есть найди Бога и с ним истинное знание о себе и о мире; знание (в том числе и естественное) есть Дар Святого Духа, и в то же время мудрость века сего есть безумие; себялюбие смертоносно, но и ненавидеть себя - такое же преступление; "стучитесь, и отворят вам" - и в то же время "узок путь, и немногие найдут его"; человек есть венец творения - и прах, и из праха создан; кто потеряет душу ради Меня - спасется, но в то же время - "принес┘ меч", чтобы отделить отца от сына, жену от мужа, потому что спасение - ответственность сугубо личная, и передоверять его - даже Богу - нельзя, пропадешь. Самоуничижению в христианстве соседствует, дополняя до целости учения, Богосупружество; раскаянию - обретение истины; страданию - очищение; всесильности Бога - Его позорная казнь наравне в разбойниками, среди насмешек и поругания; правота Иисуса (я есмь Путь) - возможность и необходимость искать Путь самому, в себе и сугубо индивидуально, несмотря на ясность ориентирующих предписаний и догматов (ибо кто может с уверенностью сказать, что спасся? Только фарисей); вечнокровящим ранам и сомнениям - утешение и райское блаженство.
       Вроде бы все просто, и в то же время очень сложно, потому что истину нужно искать в той странной смысловой точке, где параллельные прямые антонимичных понятий пересекаются. И вот здесь давайте обратимся к "Черной книге".
       В "Черной книге" я также вижу простоту, но другую, ту, в которой "духовная прелесть". Я вижу в "Черной книге" соблазнительную простоту и, одновременно, обманчивую глубину. "Глубина" создается крайней запутанностью - на словах - черного учения: уже неоднократно помянутые мной Светы и Тьмы с Не-Тьмами и Не-Светами, вкупе с Предопределенностями и Пустотами закручиваются в невероятный хоровод непонятностей и неясностей. С другой же стороны, если отбросить достаточно непродуктивные словесные довески к плохо продуманной философии, окажется, что все вовсе не глубоко и не сложно. Я имею в виду отношения учеников и Мелькора, которые выглядят чрезвычайно притягательно в своей легкости и простоте.
       И вот здесь вся закавыка и отличие вроде бы от такого же путаного и несводимого к логике христианства. У христианского учения с метафизикой и объяснением мира проблем нет, концептуальных чудовищ навроде черноардической Пустоты не найдем, как ни старайся. Как-никак христианство наследует неоплатонизму, а это была серьезная философская система. Проблемы с объяснением происходящего у христианства начинаются, когда постулируется личное присутствие и вмешательство Бога в мир, Его личная заинтересованность в судьбе творения. Мотивы Бога, увы, непрозрачны. Христианство вводит в картину мира парадоксальное и неясное Существо, которое полностью не раскрывается и непонятно чего хочет. То есть в общем и целом понятно, но в конкретной ситуации - все равно непонятно. В этой, посюсторонней жизни человек и Бог могут полностью объясниться лишь в исключительных случаях (о чем см. выше, про мистический брак). Когда перед христианином встает вопрос "или - или", или Бог - или не Бог, правильная сторона выбора, т.е. Бог, все равно остается во тьме, наверху, вне естественного порядка вещей и всячески ускользает от беседы, что порождает практически неразрешимые сомнения, нравственные метания и трагические симптомы богооставленности. Поэтому прозрение для христианина - тема запутанная и крайне трудно верифицируемая для самого верующего, который никогда до конца не уверен в своем взаимопонимании с Богом и вынужден опираться лишь на одну свою веру, безо всяких доказательств и дополнительных разъяснений.
       А вот в "Черной книге" с объяснением и взаимопониманием полный порядок. Мелькор - не парадоксальное существо. Он понятен человеку. Прозрение "Черной книги" - это ситуация доверия к существу, которое не только не прячется и не ускользает, но говорит на том же языке, так же мыслит, так же чувствует, и способно аргументировать свою точку зрения доводами разума.
       Идущий Путем Тьмы всегда может справиться у Учителя насчет правильности своего поведения и получить исчерпывающий ответ. И уже совершенно ни в чем не сомневаться. Никакой речи о том, чтобы доверять скрытому существу с принципиально иным бытийным статусом, там нет. А там, где нет "темноты наверху", там, где все сверхценности доходчиво разъяснены, пространства для сомнений нет. Нет речи и о том, чтоб стиснуть зубы и сказать - верую. Хотя бы все было против моей веры. На Пути Тьмы пространства для веры - нет. Путь Тьмы - это путь очевидных истин. Прыжки волящего разума здесь избыточны. Никаких пропастей и окончательных непонятностей вы на Пути Тьмы не встретите - парадоксально, правда? - несмотря на такое завлекательное для человеческого интеллекта название, обещающее целый, можно сказать, quest и погоню за истиной.
       И в этом, на мой взгляд, секрет притягательности "Черной книги". Ну разве не здорово? Тут, понимаешь, всю жизнь сомневаешься и не знаешь ничего наверняка, а то ли дело в "Черной книге": там если герой и сомневается, то недолго, потому как выбор-то - очевиден (а если герой продолжает далее сомневаться, навроде упрямых эльфов, то это из чистого упрямства и гадства), а если заблуждается, то потому что его обманули. Возможно, я преувеличиваю очевидность правоты Мелькора, как его представляет "Черная книга". Но все равно, разве это не притягательно и замечательно: вот так вот, в доверительной личной беседе получить ключи к ответам на самые глобальные вопросы, типа в чем смысл моей жизни, где его искать, как мне быть, чем жить, кто прав и, самое главное, кто виноват.
       Да, ничего не попишешь, обаяние простых истин. Я лично предпочитаю падать в кроличью нору христианства, и опираться на невидный в темноте мостик веры, когда мне не хватает знаний, потому что не хочу, чтобы мне вкладывали в зубы готовые истины, как записку с тетраграмматоном в рот Голему. Но в то же время я вижу, что тоска по легкому пути и очевидному знанию безо всяких лакун очень даже свойственна постсоветской эпохе. Потому что постсоветская эпоха наследует советской, идеология которой тоже очень доходчиво умела объяснять все, понимаешь, классовые противоречия мира и очень четко формулировала, где искать врага, - не в себе. И давала очень понятные и яркие ориентиры - маячок на светлое будущее. Ну что ты поделаешь - Расея-матушка! Здесь даже бунтующие люцифериане застраиваются в стройные колонны юных ленинцев, которые, чеканя шаг, идут торным путем навстречу светлому, пардон, темному будущему.
       Чем же питается столь внятная человеческому сердцу тоска по очевидности и стремление идти путем попроще, избегая неясностей?
       О, господа, какое слово сейчас прозвучит! Имя какой всепобеждающей страсти будет названо! Возвращаясь к началу статьи, напомню слова авторов "Черной книги", что, мол, у сказителей нет мечей. Напомню также, что мы имеем дело как раз с очень даже вооруженными сказителями. Напомню и первое имя черного меча - невежество. Ну что ж, у него есть еще одно - гордыня.
       Итак,

1. Разум и его гордыня.

Тут надо сделать одну существенную оговорку: мужчины (и в некотором роде даже Катенька) были не просто шпана, а к тому же начитавшиеся сокровенной мудрости философы. Особенно это виделось по глазам: у Вити они напоминали глаза шаловливого беса, бредившего Божеством; у Саши же они были попросту не в меру интеллигентны. Вообще же своим видом в данный момент друзья напоминали каких-то зверофилософов. Представьте себе, например, Платона, одичавшего в далеких лесах". Ю.Мамлеев. В бане ("Черное зеркало").

       Проблема заключается в том, что в "Черной книге" не ставится никаких пределов познанию. Это не декларируется открыто, даже наоборот, иногда речь заходит о том, что человек кого-то до конца понять не может, например Валар, или даже говорится, что чтобы объяснить что-то, типа недостает слов. Но одно дело декларативное заявление персонажа, а другое - идея, которая пронизывает весь текст. Мелькор человеку понятен, если ученик и отдает себе отчет, что Тано - не человек, то лишь в состоянии крайне нервного напряжения и неподготовленности восприятия. Путь Тьмы не требует от адепта ничего, кроме обычного усилия интеллектуального, интуитивного или эмоционального характера ("учись" и "слушай сердцем"), он не знает экстаза, созерцания, мучительного перерождения - любого маркера общения с непостигаемым существом или сущностью. Это значит, что Тьма, Абсолют "Черной книги", тоже вполне себе постигаема и - судя по Мелькору, который ей повелевает - управляема. Ученики просто приходят в Твердыню, учатся, дают клятву ученика и выбирают путь, соответствующий природным склонностям.
       А есть ли в "Черной книге" парадоксальные и по природе своей непонятные человеку существа? Похоже, что нет. Хоть Валар (и наверно, Эру), типа, до конца не понять, "Черная книга" доходчиво и просто объясняет мотивы Эру Илуватара и примкнувших к нему Валар (лизоблюды-трусы-подонки). Введенное в новую версию "Черной книги" интерпретационное обоснование "человеческого поведения" Валар (типа все Румил написал, поправку нужно делать на его восприятие реальности), мало что изменило в изначальной концепции образов Валар. Эру и Валар "Черной книги" совершенно понятны людям и изображены как люди. Они ссорятся, как люди, переживают, как люди, действуют, как люди, причем не только в текстовом пространстве цитируемого "Сильмариллиона" (которое можно списать на недалекого Румила), но и в текстовом пространстве самой "Черной книги". Если принять версию, что это цитируются летописи "мелькорианцев", то окажется, что сами последователи Пути Тьмы в своей недалекости недалеко ушли от Румила, и проецируют на Валар человеческие модели поведения.
       Принципиально непостигаемых сущностей нет ни в пределах повествования, ни где бы то ни было еще. В мире "Черной книги" их не существует."Нет Пути конца", так напутствует Мелькор своих учеников. Путь познания бесконечен, секреты мира, мол, нескончаемы, и все они перед вами - как на ладони, требуется только идти вперед. Человек "Черной книги" никогда не упрется головой в нечто, превышающее его познавательные возможности.
       Все дело в том, что христианство подобную позицию считает глубочайшим заблуждением, порожденным гордыней разума. Заявлять: "Я все пойму" - это гордыня. Христианское вероучение ставит четкие пределы пониманию, замечательно себя чувствующему на уровне естественного порядка вещей, ordo naturalis. Согласно "Сумме Теологии" Св. Фомы (P.2-2 Q.9 a.2), знание, в том числе и научное знание, т.е. все, что называлось на латыни словом scientia, может быть естественным навыком (habitus naturalis) разума, а может быть одним из Даров Святого Духа. Но постижение возможно лишь до определенного момента. Имя момента - Бог. Внутри момента постижение частично или, правильнее сказать, ошибочно. Здесь нужно попридержать разум и обратиться к созерцанию и духовным упражнениям.
       Подобные представления имеют в основании не только учение о непостижимости Бога, но и идею об иерархическом устройстве сотворенного мира, где, как писал Св. Хуан де ла Крус, "у всякого существа есть природные пределы, и из тех пределов ему невозможно выступить". Т.е. по природе - невозможно, как ни тужься. Человек устроен так, что Бога он не поймет. А вот по воле - тут можно разойтись вовсю, недаром Св. Фома Аквинский считал, что у воли другой, не такой, как у естества, уровень причинности. Человек вполне себе может сконструировать массу представлений о Боге и считать их истинными. Воля позволяет человеку стремиться за грань естественного, и здесь встает вопрос не столько возможном, сколько о позволительном и правильном поведении. А гордыня проявляется как раз в неправильной оценке собственных возможностей и соответствующем поведении.
       Что же "Черная книга"? Дорога познания в ней, как уже сказано, - бесконечна, пределов постижению нет. С сознанием собственного места в мире, ограничивающего возможности существа, в "Черной книге" тоже проблемы, и еще какие. Эльфы Тьмы отказываются от своей природы и места в мироздании, чтобы стать людьми. Оказывается, что Эру - вовсе не единственный Творец всего сущего, и все объявляются творцами с большой буквы - и Валар (которые могут, но не хотят), и Мелькор (который может, но ему не дают), и эльфы, и люди, так что Илуватару создается сильная конкуренция. Настоящие Майар - которые творцы с большой буквы, то есть Айо, Ити, Охотник, Золотоокий - должны обязательно покинуть своих респективных Валар (которые им иерархически соответствуют, насколько я понимаю Толкиена, потому что таковы свойства природы Айнур - стихия льнет к стихии, причем более слабая к более сильной), потому как эти Валар - тираны и господа, и нужно обязательно отказаться от своего места в мире, чтобы стать истинным творцом или чем-то там еще. Словом, все смешалось в доме Детей Илуватара.
       Любопытно также, насколько в "Черной книге" силен мотив "утаивания истины". То, что кто-то чего-то не знает, обязательно объясняется утаиванием и сокрытием истинного знания: так, Эру скрывает от Валар истинное мироустройство, а еще зачем-то скрывает солнце и луну (или кто-то еще, не Эру, но зачем-то от них скрывает солнце и луну, я только не поняла зачем). В первой версии "Черной книги" сюжетов "утаивания" и "замалчивания", по-моему, было даже больше: там Феанор с Ауле спрятали книги Эллери Ахэ и злобно утаивали их мудрость. Я уж не говорю про существование Эллери Ахэ - его утаивают и скрывают все поголовно, и Валар, и эльфы, и уж совсем все утаено про истинную роль Мелькора в творении мира: про его роль в создании людей не знает вообще никто, кроме него, и тех, кому он это сказал. С моей точки зрения, мотив "утаивания" объясняется действием механизма компенсации. Для обычного сознания концепция иерархии, а значит, естественного ограничения возможностей, органична, недаром ведь говорится: всяк сверчок знай свой шесток. Грубо говоря, для обычного человека дело обстоит так: если кто-то чего-то не знает, то это нормально. Может, ему и не положено. А может, у него все равно понять не получится. Но для "Черной книги" ситуация "нет информации" нестерпима. Если информации нет, значит, ее утаили. Отняли вместе с памятью. Соскребли с пергаментов. Уничтожили вместе с народом. Идея "мотивы и действия Илуватара могут оказаться для меня непостижимыми, все же это Илуватар меня сотворил, а не я его" положительному герою "Черной книги" в голову не приходит. Иерархическое мироустройство видится ему вызовом и покушением на его беспредельные возможности. Отнятием суверенных прав. Насилием над личностью. Настоящий герой "Черной книги" не может смириться с тем, чтобы какой-то там Эру знал про мир и вселенную больше него. Нормальный для христианства разрыв между информированностью Бога и информированностью человека в "Черной книге" компенсируется обвинением Эру в том, что он не делится знанием - про Эа, луну, солнце, тьму и что-то еще.
       Итак, охваченному гордыней разума человеку нестерпима сама мысль о том, что кто-то или что-то может оказаться за пределами постижения. Отсюда отвращение к рационально не высветляемым идеям (типа христианской Троицы), тяга к очевидным объяснениям (я не понял, значит, меня обманывают или скрывают правду) и стремление шагать по легкому пути, на котором каждый шаг выверен, одобрен и заверен высшим и, одновременно, близким и понятным существом.
       Однако интересно проследить, чем оборачивается разум и само знание, за которым так охотятся ученики Мелькора в "Черной книге". От столь оптимистичной в отношении возможностей познания книги ждешь прямо-таки гимна человеческому разуму, и если не апологии науки, то хотя бы положительной оценки интеллекта. А если принять во внимание личность истинного героя "Черной книги", то и здесь ожидаешь ассоциаций, закрепленных еще Средневековьем: дьявола традиционно представляли великим логиком и философом, докой по части схоластического богословия и знатоком Писания, способным к виртуозным толкованиям.
       Что же "Черная книга"? Как ни парадоксально это на первый взгляд, но на Пути Тьмы разум вовсе не в почете. Разум, можно сказать, там просто в каком-то загоне. Вспомним, кто в "Черной книге" назван представителями разума:

       "Ортхэннэр - сердце, Курумо - разум; как и Соото, он не успел найти свой Путь - путь, которому еще нет имени."

       Итак, разумники "Черной книги" - это Соото и Курумо. Любопытно, что оба персонажа представляются как крайне отрицательные. Выходит, разум - это свойство нехорошего человека-редиски? Ведь любимый ученик, который, хоть и ошибается, но Иудой отнюдь не становится, представляет у нас Сердце, сиречь эмоции (и может, интуицию). И более ни один из положительных героев "Черной книги" "разумностью" явно не маркирован. Получается, что разум действительно не одобряется на Пути Тьмы. Симптоматично также, что путь разума - путь безымянный, а значит, неторный и еще никем не избранный и не найденный. Выходит, подспудно формируется идея, что незачем им ходить, вон что с Курумо и Соото приключилось? Выходит, что так.
       Далее, о разуме в "Черной книге". Меня всегда терзал вопрос: что это за такие "знания Тьмы, странные и запретные"? Из текста понятно, что в Аст Ахэ учеников учили различным ремеслам, давали приличное образование и развивали индивидуальные способности (типа целительство, провидение и т.д.). Но, как я уже говорила выше, подобные практические знания не бывают ни плохими, ни хорошими, ни темными, ни светлыми. Умение ковать меч и составлять грамотный рецепт - этому и эльфы, и их союзники Эдайн обучаются. Насколько я понимаю, оценка типа "правильно-неправильно", "плохо-хорошо" применима не к ремеслам и к образовательным навыкам (будь то гуманитарная специальность или инженерная), а к идеологии в широком смысле слова, т.е. к строящим мировоззрение идеям. Сюда попадают прежде всего философия и религия. Вот с ними можно не соглашаться, они могут находиться под запретом, потому что определяют взгляды на мир, этические установки человека и его поведение. Грубо говоря, если ты умеешь хорошо ковать мечи, то это не плохо и не хорошо, и одно это еще не делает тебя сторонником эльфов или учеником Мелькора. А вот если ты обучен ковать мечи, чтобы твои соратники и единомышленники ими колбасили общего врага ради достижения великой цели - вот это уже идеология. Так что если мы вычтем из заявленных "Черной книгой" "знаний Тьмы" ремесленно-образовательный компонент, мы получим: а) космогоническое учение (создание мира и роль Эру, Мелькора и Валар в нем); б) теорию мироздания (Тьма-Свет, Пустота и пр.); в) этический кодекс (отношение к Учителю, представления о моральном и неморальном, т.е. знания, как себя правильно или неправильно вести в той или иной ситуации и т.д.). Начнем по порядку.
       Что касается космогонии и взглядов на устройство мироздания, то об этом я уже сказала немало. К сожалению, разумного анализа "знания Тьмы" "Черной книги" не выдерживают. Они просто не рассчитаны на анализ, на рациональную верификацию. Воспринимать их всерьез можно лишь в определенном эмоциональном состоянии, которое определяется словами сочувствие, симпатия и надрыв. Так что получается, что разум к философии Пути Тьмы практически не имеет никакого отношения.
       Что касается этического кодекса, то и о нем я уже говорила. Путь Тьмы не предлагает нравственной вертикали, "просветления" (или "протемнения"?), идущий по нему не знает духовного роста. Христианство предлагает человеку искать себя. Об этом лучше моего сказал один известный культуролог: "Христианство, как и иудаизм, - религия, основанная на отношении Я и Ты (автор высказывания имеет в виду Бога - прим. Twinkle). Но для этого отношения нужно быть Я. "Бог не хочет от меня, чтобы я был Моисеем, - говорил (лет сто пятьдесят тому назад) один хасидский цадик. - Он хочет от меня, чтобы я был Зусей". Выбор религиозного пути не снимает задачи собирания себя. Он только намечает направление, по которому пойдет неофит, собирая соломинки для своего гнезда" (Г. Померанц. Страстная односторонность и бесстрастие духа. Москва - Санкт-Петербург, Университетская книга, 1998, с.87) "Черная книга" не говорит человеку - ищи себя. Она говорит - просто будь человеком. Подобная постановка задачи сильно упрощает жизнь, потому что делает неактуальными понятия падения и воздаяния. В сочетании с учением о бесконечных перерождениях в бесконечных мирах Эа и творческом предназначении человека такая теория вызывает справедливые вопросы. Я полностью согласна с Галдором-стражем, который недоумевает:

       "И что будет потом? Люди такие разные. Есть ведь и такие подонки, на которых пробу ставить негде. Что будет с ними? Если они станут творцами, то что ЭТИ натворят? Ведь должно же быть какое-то воздаяние, какое-то исправление зла - иначе Зло будет продолжаться в Творении. Неужели этому никогда, никогда не будет конца? Неужели все бесполезно?"

       Вот именно, хотела бы я сказать, должно быть воздаяние, и должна быть какая-то финальная точка даже для блужданий в Эа. Все согласны, что человек устает от привычного и стремится к новому. И что же, его ждет бесконечное перерождение в бесконечных мирах Эа? По-моему, буддисты с их нирваной милосердней. Что ждет "мелькорианцев" за гранью? Бесконечные плутания безо всякой иной цели, кроме плутания? Получается, Мелькор сделал своих учеников эдакими космическими Агасферами? Воистину, дал им Жидь Вечную┘
       Но вернемся к разуму и его соотнесенностью с этическим кодексом Пути Тьмы. Бесконечность Пути Тьмы отрицает не только понятие предела для человеческой деятельности (разумной, например), но и понятие ее цели. С этической точки зрения, такой целью является достижение высшей точки совершенства. В "Черной книге" такого понятия нет.
       Герой "Черной книги" остается на "бесконечном пути" наедине с собственным разумом, перед которым не стоят никакие высшие цели. Что ж, сия идея не нова, и подобные представления о человеческом предназначении получили развитие в философии экзистенциализма. Не буду здесь говорить подробно об экзистенциализме, не время и не место сейчас занимать общефилософскими штудиями, скажу лишь, что одним из хрестоматийных текстов по истории экзистенциализма стали "Записки из подполья" Ф.М. Достоевского. О человеке, оставшемся наедине с рефлексией вне всякой нравственной перспективы сказано лучше моего: "Разум, оказавшийся в подполье (т.е. без нравственного абсолюта - прим. Twinkle), критикует свои собственные основы "до полной гибели всерьез", без замены устарелой формы более диалектичной. ┘Подпольный человек - гениальный исповедник свободы личного выбора. Но сделать действительный выбор он также не способен, как буриданов осел, умерший с голоду перед двумя равно манящими охапками сена и соломы. Вся его свобода - в беличьем колесе мысли. Любой выбор аннулируется возможностью нового выбора на том же интеллектуальном уровне; а на пути к более глубокому уровню, к безусловному, где могла бы укорениться благородная воля, стоит обособленное "я". Развитие разума обрекает буриданово "я" на бездействие; для него "слишком сознавать - это болезнь, настоящая, полная болезнь"┘ Говоря словами Экхарта, Ветхий Адам в подпольном человеке никак не может умереть. Он хиреет, и хиреет бесплодно, и не открывая места новому рождению" (Г.Померанц, указ. соч., с.119). На первый взгляд трудно сопоставить героев "Черной книги" с подпольным человеком. Но ведь подполье - оно бывает разное. У Достоевского речь идет о подполье в самом общем, философском смысле - о смерти идеи, которая не верифицируется и верифицирована быть не может. Но ведь разъедающая волю и способность действовать рефлексия может проявляться по-всякому. Многим, наверное, бросилась в глаза странная неспособность Мелькора "Черной книги" к принятию окончательных решений и склонность к бездеятельному умствованию - "небо, кому мне молиться", почему все так сложно, как мне им объяснить и т.д. А ведь это четкий маркер "подпольного" разума - вся проблема действительно в том, что некому молиться. Не к чему стремиться. И даже если знаешь, к чему стремиться, то не хватает духовных сил на порыв. Ну ладно, скажут некоторые, мучается проблемой выбора Учитель, но ученики-то как раз выбирают, и выбирают окончательно, решительно, и дальше идут практически не сомневаясь. Где здесь проблема выбора "буриданова "Я"? Все дело в том, что выморочное подпольное существование не прекращается после очередного принятого решения. Нравственное подполье не определяется проблемой выбора. Оно определяется проблемой правильности выбора. А когда четких критериев для оценки нет, оно оборачивается самоказнью и беспросветным блужданием между полюсами правоты и неправоты. Ученики Мелькора хорошо себя чувствуют, пока на Пути Тьмы им не попадается нравственного вопроса. Не юридического, типа казнить-помиловать пленного, убившего лекаря, а именно нравственного, который регулируется не правом, а моральным законом. Хонахт из первой версии, отпустивший эльфа, не понимает, прав он или виноват, и жестоко казнится. Гвардеец Аст Ахэ, бросивший факел в костер преступника, не находит выхода из нравственного тупика, и кончает жизнь самоубийством. Его соратник Ульв, совершивший непреднамеренное убийство, беспросветно мучается. Некий Ахто из первой версии (все из той же новеллы о Хонахте) убивает себя, потому что не может справиться с нравственной дилеммой - он нарушил кодекс, и теперь не знает, что с этим делать. А с этим действительно ничего нельзя поделать. Дело даже не в том, что Путь Тьмы не знает отпущения грехов и епитимьи. Дело в том, что он вообще не предлагает никакого просвета, и это оборотная сторона призыва "просто будь человеком". Потому что христианство, которое постулирует "тьму наверху", говорит, что эта тьма на самом деле есть свет, и к нему можно прорваться, если искать и шелушиться от Ветхого Адама, так что страдание и угрызения совести имеют определенную конечную цель. А на Пути Тьмы прорываться не к чему. И если ты совершил гадость, то "просто будь таким, как ты есть", то есть - гадким, а если тебя это не устраивает, то извини - "есть просто жизнь". Получается, что на Пути Тьмы нет воздаяния, но и любая ошибка оказывается непоправимой, любая нравственная дилемма - нерешаемой, а рефлексия становится разрушительной и непродуктивной. Впрочем, "Черная книга" предлагает человеку выход из "беспросветки" подпольного существования - прощение Учителя. Но, как я уже говорила, это путь не очищения, а нравственной "аддикции", наркотического привыкания, с одной стороны, к дозволенности совершать зло, а с другой - к простительности таких поступков.
       Получается, что в "Черной книге" разум либо опрокидывает ее основные философские положения, либо заводит человека в лабиринт нерешаемых вопросов нравственного характера. Поэтому вовсе не удивительно, что к разуму так подозрительно относятся и наделяют им сугубо отрицательных персонажей. Чтобы жить по заповедям Тьмы, человеку разум не нужен, иначе ему станет очень неуютно: выявится слишком много непроясненных моментов и противоречий - от непонятной Пустоты до повседневного "а почему мой поступок простителен / непростителен?"
       В то же время в "Черной книге" очень много говорится про мудрость и истину - мудрость Мелькора, мудрость Твердыни, истину, которую видят и фиксируют летописцы и т.д. Если рассмотреть традиционное содержание этого понятия, то мы увидим, что мудрость имеет определенный объект приложения - causa altissima, по-русски говоря, первопричину, т.е. Бога. А истина, соответственно, это то, что мудрость выявляет. В "Черной книге" такая первопричина - Тьма, и, судя по всему, именно ее постижение и называется там мудростью в первую очередь. А истина - это истина Тьмы, надо понимать. Традиционное понимание мудрости отличало ее от знания объектом (rerum humanarum для знания, rerum divinarum для мудрости) и способами стяжания, которые не всегда были рациональными, дискурсивными и т.д. Мудрость, понимаемая как "знание о Боге", не являлась, собственно говоря, знанием, и не имела никакого отношения к пониманию в обычном смысле слова, потому что не задействовала разум (см. выше о мистическом браке). Доказательство этого тезиса в условиях того, что мудрость все-таки по законам человеческого языка хочется определить через слово "понимание", составляет центр вербального напряжения в трудах великих мистиков. Нерациональность мудрости и ее словесного изложения (те же притчи Иисуса) обуславливались непостижимостью ее объекта. Современное мышление унаследовало понятие мудрости именно в таком виде: она не обязательно соотносится с Богом, но и от знания отличается неким, скажем, качественным скачком в постижении, в результате которого постигаются не сколько свойства вещи или причины события, а суть вещей, принципы их существования. Грубо говоря, мудрость - это не только то, что записано в книжке и что выявляется путем рассуждения. В ней много интуитивного и чувствуемого, иногда даже противоречащего разуму.
       Именно этот аспект мудрости и делает ее столь привлекательной для "Черной книги", у которой с разумом сложные отношения. Сложные отношения с разумом создают определенную "напряженку" с рациональным познанием. А поскольку постижение декларировано как бесконечное и ничем не ограниченное, напряженка грозит порушить вообще все учение о познании на Пути Тьмы, ибо какое же познание без разума, правда? В "Черной книге" выходом оказывается следующий концептуальный сдвиг: место разума занимает "мудрость" со всей своей сердечно-интуитивной атрибутикой, "знание" и "мудрость" не различаются и не противопоставляются. Совершенномудрый оказывается и самым знающим. Учитель (который мудрец) - то же самое, что и мастер, дающий знания (в том числе и практические), и в этом особенность понимания слова учитель, тано, в "Черной книге":

       "Тано - не имя, как ты подумал. Это... как бы тебе объяснить... в вашем языке нет такого слова, а показать тебе я сейчас не решусь. Скажем так: это тот, кто учит, кто дает знания, понимание сути вещей, кто помогает найти путь. Мастер."

       В результате оказывается, что там, где хватило бы простого и вполне себе обыденного знания (например, в мастерской), появляется некая интуитивная-сердцем-чувствуемая "мудрость". Так каков же итог всех этих понятийных игр?
       С моей точки зрения, итог - это обесценивание как мудрости, так и знания. В "Черной книге" мудрость нужна для того, чтобы понятие из реестра самых почитаемых человеческих ценностей замаскировало плохо продуманную философию и "дырки" на месте самых актуальных для человека понятий - мораль, нравственность, совершенствование, истина и т.д. "Мудрость" нужна, чтобы герой как раз не оставался наедине с разумом, лишенным света в конце тоннеля. Потому что герой, оставленный наедине с разумом, начинает нервничать. А "мудрость" мастера-Тано-Учителя - она успокаивающая. Потому что она изъясняется, как и положено мудрости всех великих философских систем, созданных человечеством, - странно, непонятно, запутанно и намекает на непостижимое. Но ничего реально непостижимого за ней не стоит, а потому вся ее запутанность - лишь карнавальная маска, за которой ничего нет. В христианстве мудрость дополняет знание, мистика превосходит разум, но не отменяет его. Рациональная теология Запада дала современности логику, семиотику, герменевтику, теорию номинации и теорию пресуппозиций в лингвистики, да мало ли чего еще (например, психоанализ). В "Черной книге" мудрости нечего дополнять - там нет места разуму.
       Так что, как ни парадоксально это звучит, но гордыня разума направлена прежде всего против самого разума. Средневековые богословы настаивали, что мудрость и знание, sapientia и scientia в человеке, являются проекцией в его душу одного и того же Божественного свойства, которое можно совершенно без ущерба для истины называть либо sapientia Dei, либо scientia Dei. Похоже, что здесь есть большая сермяжная правда. Гордыня своей тенью заслоняет Бога, и разум, Его сознательно отрицающий или хулящий (я говорю именно о богоборчестве и люциферианстве, а не о нейтральном атеизме или агностицизме, такие люди могут быть как раз вполне здравыми), оказывается в каких-то страшных потемках. Так что не случайно нет у дьявола стройной апологетической теории.
       Теперь рассмотрим подробнее вопрос, который уже поднимался выше - о свободе. В принципе, мы продолжаем говорить о гордыне, потому что тезис "я все хочу сделать по-своему, и мне никакой Бог не указ" - это тезис гордыни. Но уж очень это больной вопрос - иерархия, свобода, выбор, его ограничения. Поэтому сейчас тема рассуждения -

2. Свобода и мятеж.

Тут поднялось нечто невообразимое. Свет то возникал, то гас. То из одного угла, то из другого раздавался сочный голос Павлуши, порой с хохотком, но мрачным:        - Поймите, ваш ум, ум совершал эти ваши прошлые преступления, за которые вы сейчас расплачиваетесь, но страдает ваше бытие, а не ум, простое и нежное бытие, которое невинно и по своей сути ничего не совершало┘ Вот она, высшая справедливость, какой оказалась! А на самом деле произвол!        - Света жизни хочу, света, света! - благим матом орал труп, бросаясь на раскиданные медведем стулья.        - Мама, мама! - вопил двухголовый, носясь по комнате. Ю.Мамлеев. Крутые встречи ("Черное зеркало").

       В принципе, по поводу свободы общее мнение имеется и у последователей Мелькора, и у христиан, и у массы людей, не подозревающих о существовании Христа или дьявола. В конечном счете все согласны, что свобода - это право действовать согласно собственной воле, пока твои действия не ущемляют права другого человека. Мнения разнятся относительно качества и объема этих самых прав - говорят о правах естественных (право жить, дышать, питаться и т.д.), о правах, ограниченных рамками закона, и пр. и пр. Чрезвычайно популярным (и, пожалуй, самым популярным) на данный момент является лозунг: "Свобода - это право делать все, что не запрещено законом". Не вдаваясь глубоко в философию права, перейду на язык повседневных примеров: никому не понравится, если в его квартиру безнаказанно вломится вор, и закон не защитит прав собственника (момент запрещения); и также никому не понравится, если его свободу жить в Москве просто на правах Российского гражданина будет ограничивать участковый, требуя регистрации - регистрация и прописка не предусмотрены законом, согласно Конституции гражданину России не запрещается жить в Москве только на этом простом основании (момент "раз мне не запрещено законодательно - имею на это право"). Дальнейшие обсуждения этого тезиса имеют характер сугубо правовой и юридический, и нас не интересуют.
       Так что о мере свободы в социальной сфере все быстренько приходят к согласию, и мало кто дерзает рассуждать об абсолютной свободе для человека в повседневной жизни - это светит кастетом по башке в темной подворотне и безнаказанностью преступника. Расхождения христианства и его оппонентов по вопросу свободы начинаются с проблемы подчинения Богу.
       В принципе, я уже писала о свободе человека по отношению к Богу. Но тогда речь шла о принципиальных возможностях человека, о его природной "программе". Сейчас же речь идет о другом аспекте свободы - о ее реализации, о праве выбора, которое она предоставляет. Прежде всего, это выбор между подчинением Богу и мятежом против Него. Ведь именно ради возможности самостоятельно ответить "да" или "нет" Богу нам дана свобода воли. Если спроецировать понятие свободы как возможности поступать в рамках дозволенного на отношения человека и Бога, речь пойдет о рамках дозволенного человеку Богом, об объеме гарантированных прав человека в ситуации, когда тот Богу послушен, т.е. ситуации подчинения.
       В "Черной книге", как я уже писала, Бог отождествляется с "Предопределенностью", которая свободе противопоставлена. На уровне метафизическом соотношение свободы воли и предопределенности так и осталось для меня непрозрачным. На уровне ситуации подчинения становится понятно, что власть Эру рассматривается как тираническая, то есть гарантирующая человеку минимальное количество прав при максимальном количестве ограничений. Мелькор же выступает как освободитель от тирании Эру и охранитель подлинной свободы. Согласно "Черной книге", он предоставляет человеку гораздо больше прав и возможностей - выбора посмертной судьбы, самореализации, обучения и т.д. Вообще, свобода и, в частности, свобода после смерти, - это одно из ключевых понятий Пути Тьмы.
       При этом речь вовсе не идет об отмене принципа подчинения как такового - количество коленопреклонений перед Мелькором в "Черной книге" вызвало ехидное замечание не только у Галдора-стража. Между Учителем и учеником существует почтительная дистанция, которая структурирует социальность внутри Твердыни - не нужно обманываться по поводу наличия / отсутствия жесткой иерархии внутри Аст Ахэ. Иерархия - это наличие нескольких ступеней в отношениях субъектов. Посмотрим на Аст Ахэ: есть Учитель (первая ступень), есть ученики, т.е. Воины Твердыни (вторая ступень), и есть поселяне из северных племен, из которых будущие ученики и рекрутируются (третья ступень). Так чем не иерархия, спрашивается? Дело ведь вовсе не в отношениях, которые дают идеологический стержень структуре - типа здесь все построено на отношениях ученичества, а не на сословном принципе, как в традиционных обществах. Дело в организации социума, который так или иначе, но структурирован, причем градуально: простой человек ничем не плох и уважаем, но "черно-серебряным" рыцарям Аст Ахэ почета больше, а Мелькору почета больше всех (см. историю "Бродяга", о человеке из Эдайн, что забрел в северные земли).
       И самое главное, иначе и быть не может, потому что свобода без подчинения и иерархии вырождается во вседозволенность, анархию и распущенность. А такие штуки не нравятся никому: "Человек присужден к свободе. Это верно. Но нельзя вместить аккорд в одну ноту. Истина - в сопряжении "далековатых" понятий, как говорил когда-то Ломоносов. Нет свободы без иерархии, нет иерархии без свободы. Иерархия, совершенно подавившая свободу, становится хрупкой и рушится. Свобода, разрушившая иерархию, разрушает себя самое." (Г. Померанц, указ. соч., с.83). Это самое общее обоснование заложенности в понятие свободы понятия ограничения свободы, обоснование на уровне диалектического, так сказать, закона борьбы и слияния противоположностей. Есть и другое, более конкретизированное и состредоточенное на личностном и психологическом в человеке: "Не ограничив внешнего, мы не освободим внутреннего. ┘Человек, дающий волю первому капризу, - раб пошлых прихотей. Он не более свободен, чем камень, брошенный из пращи (бессмертный образ, данный Спинозой, еще не знавшим слов "генотип", "условный рефлекс" и т.п.) (Г. Померанц, указ. соч., с.84)
       Но вернемся к "Черной книге". При противопоставлении власти Эру и власти Мелькора речь идет о разном объеме прав при вписанности в иерархию. В случае Эру законы подчинения настолько подавляют личность, что ее служение классифицируется как рабство. Что ж, стереотип о "рабстве у христианского бога" достаточно распространен. Поэтому я позволю себе остановиться на проблеме соотношения воли Бога и воли послушного ему человека.
       В принципе, уже слова "Отче наш": "Да будет воля Твоя яко на небеси, так и на земли", создают впечатление, что от христианина требуется безгласное и безропотное подчинение, полный отказ от собственных стремлений, иначе Бог, как суровый судья, не замедлит с карой.
       Здесь нужно иметь в виду следующее: Бог не "судья" и не "господин", вернее, настолько же не судья и не господин, насколько Он не "отец" и не "высшее благо". "┘Ему все одновременно и атрибутируется, а Он ничем из всего не является. Он всеобразен, всевиден, бесформен, некрасив┘", сказано в Ареопагитиках (трактат "О божественных именах"). Св. Максим Исповедник комментирует это высказывание: "Некрасивым автор называет Его потому, что красота произошла от Него, а Он выше красоты. Об этом же свидетельствуют слова: "И мы видели Его, и не было в Нем ни вида, ни красоты" (Ср. Ис. 53, 2) и т.д." (Дионисий Ареопагит, указ. соч., с.213). И еще: "Только сам Бог хорошо знает то, что касается Его┘, ибо "никто не знает Отца, кроме Сына, и Сына, кроме Отца" (Мф. 11, 27). (Дионисий Ареопагит, указ. соч., с.17).
       Поэтому при обдумывании понятия "свобода в Боге" (т.е. того, что можно оставаться свободным, подчиняясь Богу) нужно отбросить все человеческие стереотипы.
       Те, кто общался с Богом лично, т.е. мистики, свидетельствуют, что полное подчинение Богу - это очень своеобразный опыт, с подчинением человеку ничего общего не имеющий. В точке мистического брака, когда человек постигает свою сокровенную суть и, одновременно, понимает Бога, воля человека и воля Бога совпадают совершенно. В момент полного взаимопонимания с Богом человек совершенно отказывается от собственной воли (в пользу Его воли) и - тут же - оказывается совершенно свободным.
       С разумной точки зрения, это парадокс. С обыденно-недоверчивой - чудо. Я верю, что это правда, и, в принципе, не вижу в этом особого парадокса: в конце концов, Бог - существо совершенно необусловленное, а значит, существо гораздо более свободное, чем мы можем себе представить. Осуществление Его воли предусматривает гораздо больше альтернатив, чем самый продуманный реестр человеческих желаний. Такая свобода, на мой взгляд, - это реализация той самой идеальной и недостижимой для нас "полноты бытия", бытия, которое мы знаем лишь в ущербленном и подточенном виде, и которое за гранью оказывается не рекой жизни, а морем, где можно стать кораблем, рыбой, летающей рыбой, волной и искрой на волнах.
       Об обусловленности личности, конечности списка человеческих желаний и добровольном рабстве мятежа против божественной свободы сказано лучше моего: "Подлинная свобода - это свобода иерархически высшего, необусловленного внутри нас, это Божья воля, ставшая нашей внутренней волей. То, что обусловлено, не свободно. Слой сознания, на который действуют инстинкт, идеология, реклама и т.п., - почва нашего неосознанного рабства. Свобода коренится на самой большой глубине, там, где не остается никакого выбора и не мы свободны, а Бог свободно расправляется в нас. Парадоксальный слой, где величайшая свобода сливается с величайшей преданностью высшему, как во всякой подлинной любви.
       Свобода в аду - возможность выбрать другое, выбраться из ада. Но в раю всякое другое есть потеря рая, и свобода любящего есть отказ от выбора. Августин говорил о свободе выбора Бога и свободе в Боге. Свобода найти переходит в свободу сохранения найденного; или она разрушает найденное во имя права на вечный поиск┘" (Г. Померанц, указ. соч., с.84)
       Да, скажут некоторые, все это очень красиво на фоне мистического пламени, а как быть с жизнью обыденной? Разве ее униженность высшим началом не фиксируется метафорой "раб Божий"? Возможно, в конце пути ты и станешь всем, но разве сам религиозный язык не говорит, что по крайней мере в начале дороги ты - никто, плевок, который растереть? Разве христианство не навязывает уже самой этой оскорбительной формулировкой раболепные и униженные отношения с Богом?
       Все дело в том, что "раб Божий" - формулировка евангельская, но Евангелие, с одной стороны, текст Богодухновенный (т.е. он содержит вечную истину), а с другой - оно было написано в определенную эпоху языком, свойственным тому времени. А штука в том, что Господь наш Иисус Христос родился аккурат посреди самой что ни на есть восточной деспотии, той самой, где за одного битого двух небитых дают, и где есть только один свободный человек - царь, а все остальные - рабы. Такой вот деспотией была Россия времен Бориса Годунова (помните Пушкина - "Бориска, вчерашний раб┘", а ведь "Бориска" в министрах ходил), и сдается мне, что с тех времен психология россиян не сильно изменилась, но это все лирика.
       Штука в том, что православный чин фиксирует словоупотребление евангельских времен, в котором нужно различать: 1) вечную истину: отношения с Богом строятся как отношения личного подчинения и служения, признания приоритета Божественной воли над собственной, зараженной первородным грехом и его следствием - "самостью", эгоизмом и склонностью к гадству; 2) отражение социальной структуры эпохи - слово "раб".
       Время шло, социальные отношения менялись, с ними менялись формулировки (во всяком случае, так было в Европе). Пришла эпоха Средневековья, и вот уже в 13 веке французский клирик Готье де Куанси, а следом - испанский монах Гонсало де Берсео пишут о чудесах Пресвятой девы и говорят о хорошем христианине, что он "хороший вассал Бога" (попробуй, скажи средневековому рыцарю, что он кому-то там раб, латынь Писания знают лишь клирики да монахи, но они популяризируют евангельские идеи в понятном эпохе виде). В поэме Берсео Milagros de Nuestra Seсora (Чудеса Девы Марии) ангел отбивает у дьявола пленного грешника, влекомого в ад, и оправдывает свои действия словами: "Fue de Santa Marнa vassallo e amigo", "Он был другом и вассалом Пресвятой Девы". Наступает 16 век, в 1521 году выходит трактат испанского клирика Алонсо Мадридского Arte para servir a Dios (Искусство служения Богу). 16 век - время удивительных перемен. Отношение к Богу уже мыслится не как социальная вертикаль вассал - сюзерен, а как равноправное и жертвенное чувство - любовь. Алонсо Мадридский справедливо полагает, что всякое дело нужно делать правильно и с толком, в том числе и любить Бога, служа Ему. В конце концов, обучают искусству верховой езды, игре в шахматы, пению, так нужно же наставить добрых христиан и в столь необычном деле! Начало 16 века - время отчасти переломное, и в трактате еще очень жива средневековая метафора вассалитета: хороший христианин - верный рыцарь, а грешник - предатель своего Короля, его лишают наследства, т.е. Царства Небесного. Но уже расцветает и новая образность: "и вырастет в вас маленькое пламя любви к Богу, каковое еще называют возжиганием любви к Богу" - образы новые, формулировки-метафоры только "обкатываются", и автор трактата отнюдь не пренебрегает уточнениями.
       Но это все история - история религиозного языка. Священное Писание не меняется с течением времени, и сейчас оно лежит перед каждым без поясняющих комментариев и глосс, как в Средние Века, и каждый рискует, рассчитывая на собственное понимание. Каждый сам выбирает, наморщить ему нос при виде неудобоваримой формулировки, или задуматься о вечном смысле, припоминая слова "Бог есть любовь", которые ни от кого никогда не скрывались. Или припомнить другие слова: "Иди, и будет тебе по вере твоей", которыми Иисус напутствовал просивших у него чуда и милости. В самом деле, если верить в жестокого тирана на месте Предвечной любви, не надо удивляться, что отношения с Богом складываются неудачно.
       Итак, христианство учит, что подчинение Богу ни в коем случае не отменяет свободы человека, не ущемляет его прав и не унижает его достоинства. Поэтому я позволю себе не согласиться с "Черной книгой" насчет того, что послушание Эру - это рабство.
       Впрочем, в "Черной книге" Эру изображен таким, что служение ему действительно не назовешь иначе, чем рабство. Что ж, я оставляю это на совести авторов. Я понимаю, что перед ними стояла сложная задача - оправдать мятеж Мелькора. Я также понимаю, что свободу ученика Мелькора в сравнении со свободой последователя Бога Иисуса должно что-то выгодно отличать.
       Ведь, если присмотреться, получается, что сам принцип иерархии и подчинения "Черная книга" не отрицает. Черное учение начинает себя противопоставлять жесткой иерархии только когда речь идет о подчинении Эру. Мятеж против Эру в "Черной книге" абсолютизируется, становится самоценным. Без него не было бы понятия мелькорианской свободы. Мятеж - отрицательная программа: он призывает не подчиняться, не верить, не делать чего-либо. Поэтому понятие "свобода" в "Черной книге" описывается главным образом в негативных терминах: свобода учеников Мелькора - это прежде всего "свобода от" - от Илуватара, от предопределения, от Мандоса, от Валар, от┘ (впрочем, от чего еще "от", я еще скажу, потому что тема "от чего освобождает Мелькор" мне очень интересна). Но ведь что-то должно бросаться в глаза, должен быть какой-то рекламный слоган, который бы заслонял всякие странности типа Дара Твердыни, делающего из Аст Ахэ разумный муравейник. Этим слоганом становится клич борьбы с гадким тираном Эру. Илуватар выглядит на страницах книги настолько гадко, что не сразу вспоминаешь, что свобода не определяется через понятие мятежа и освобождения. Она определяется через набор прав субъекта - например, права на жизнь, которое Мелькором не соблюдается: он, уходя, отнимает у своих учеников жизни. Или права┘ кхм┘ на личную собственность. Это я ворчу насчет Сильмариллов┘
       Однако у Мелькора как носителя истинной свободы, помимо борения с тираном, есть еще один привлекательный лозунг. Интересно отметить, что, с одной стороны, Эру "Черной книги" предельно "человекизирован", антропоморфен, а с другой - он представлен как некое могущественное высшее существо, диктующее свою волю из-за грани мира. По контрасту с Эру Мелькор - "в доску свой", он не выше своих учеников, он просто больше знает. И вот сохранение в образе Эру отстраненной приподнятости над миром (пожалуй, это единственное, что роднит его с традиционными представлениями о Боге Писания) - далеко не случайно, как не случайно и настойчивое указание на то, что Мелькор в роли судьи - только первый среди равных, человек.
       С моей точки зрения, именно "высота" Бога злит человека больше всего, когда речь идет о ситуации подчинения. Мне кажется, человеку гораздо легче подчиниться себе подобному, чем некоему существу, обладающему непогрешимостью и совершенством. С этого я, собственно, и начала рассуждение - о подчинении земному начальству никто до хрипоты не спорит. А вот о необходимости "небесного начальства" начинаются суровые дискуссии. Причем нельзя даже сказать, что сомнение в необходимости подчиняться Богу вызвано неочевидностью самой связи "человек - Бог": мол, земное начальство здесь, а про Бога это еще доказать нужно. Ярость споров и накал полемики такое утверждение опровергают. Все, кто спорит, знают, что Бог есть, но оспаривают Его право контролировать и судить действия человека.
       Особенно ясно сопротивление именно высшей силе, как источнику ограничений свободы, а не ограничению как таковому, проявляется в следующей ситуации. Посмотрите, разве кто-нибудь станет громко возмущаться против идеи подчинения нравственному закону? Нет. Теперь взглянем на божественные ограничения, накладываемые на человека. Практически все они носят характер этический, нравственный: предписывается любить, а не ненавидеть, не убивать, не лгать, прощать, не прелюбодействовать, не лениться, не осуждать ближнего и т.д. Да, первая заповедь - возлюби Бога, но ведь и она дана человеку с целью сделать его лучше, чем он есть. И воздаяние положено не за бирюльки какие, а за вполне себе полновесные грехи - и прежде всего, за грехи против самого себя, типа гордыни, гнева, зависти и т.д. То есть Бог ограничивает нашу свободу выбора в том смысле, что Он настоятельно не советует нам выбирать зло. По идее, никто ведь не станет возражать, что неумеренное жранье или злословие - это плохо, и что самосовершенствование - это здорово и вообще, наверное, это и есть смысл жизни, а сознательно выбирающий зло человек - вредоносен. Но стоит нравственность и нравственный закон олицетворить в Боге - ого, какой шум поднимается! Это уже не свобода никакая, кричат люди, это рабство и тиранство, когда заповедь с неба спускается! Как смеют человека лишать┘ чего?
       Почему человеку так неприятна сама идея, что его деятельность контролирует "высшая сила"?
       Я думаю, что идея "нашу свободу ограничивает Бог" (пусть даже с целью сделать нас лучше), отнимает у человека очень важную вещь - уверенность в том, что человек может быть хорошим человеком без помощи Бога. Человеку нестерпима сама мысль о том, что он, человек, несамодостаточен и сам не может решить все свои проблемы.
       Что же делает Мелькор? Он снимает все проблемы с судейством и контролем высшей силы - ведь он типа такой же человек. Мелькор, на самом деле, рекламирует старый лозунг, дорогой сердцу неискушенных свободолюбцев и максималистов-мятежников - человек может быть совершенным, добрым и замечательным безо всякой благодати и прочих вмешательств Бога в нашу жизнь, ограничивающих свободу. "Черная книга" провозглашает самодостаточность человека - творца, источника морали, опирающегося на самого себя.
       И это замечательный идеологический ход, потому что тем самым "Черная книга" делает комплимент самой популярной, самой поддерживаемой идеологии современности - гуманизму.

3. Гуманизм: лики и рожи.

- Павлуша, - оживившись, обратилась к духу одна голова двухголового, а именно Эдик, - расскажите теперь уж вы нам, пожалуйста, кто вы, такой всеведущий? Кем вы были в этом, как его, прошлом?        ┘Павлуша хохотнул.        - Хорошо, расскажу. Кровь, кровь и страдания других существ были мои кормильцы когда-то, - умилился он. - Но это было так давно, так давно. Теперь я не занимаюсь такими пустяками. А когда-то они поднимали мой тонус. Ух, как вспомнишь некоторые мои жизни, свое детство по существу, но какой размах при этом, какой размах! Я натравливал этих существ друг на друга через контроль над их сознанием, а сам был невидим для них и пил их энергию, которая освобождалась в момент их гибели. Ю.Мамлеев. Крутые встречи ("Черное зеркало").

       Конечно, гуманизм, при всей своей актуальности и современности, был "изобретен" отнюдь не в наше время. Скорее всего, гуманизм родился итальянцем, однако с самого рождения он был билингвой: он говорил на volgare Боккаччо и на очищенной от средневековых наслоений латыни "гуманистов". Время его рождения оспаривается, но примерно полагается началом эпохи Возрождения, а точнее - треченто? кватроченто? чинквеченто? или уж 16 веком, чтоб начать отсчет для всей Европы? Неважно. Гуманист эпохи Возрождения (а о временных границах периода пусть спорят специалисты) - это прежде всего гуманитарий, тот, кто занимается humanitas, гуманитарными науками, но под лозунгом ad fontes, "к истокам" - к античности, к латыни Цицерона, к неоплатоникам, к Платону, которого наконец-то переводят на латынь, к первоначальному тексту Библии, не закомментированному до смерти схоластами, причем тексту оригинальному, на вошедших в интеллектуальную моду греческом и древнееврейском. Со временем "республика ученых" расширилась до размеров Европы, и гуманизм кодифицировался как течение - в богословии, в науке, в образовании, в литературе. Эразм, фрай Луис де Леон, Луис Вивес, Рабле (а также, естественно да Винчи, Бруно и т.д. и т.п.) - какие имена!
       Однако довольно отдаленный от нас по своим идеям и устремлениям гуманизм Возрождения имел некоторые черты, которые унаследовал гуманизм современный. С одной стороны - это безграничное доверие к человеку, вера в его огромные возможности. Но когда говорят, что Ренессанс поставил в центр мира человека и его личность и в том типа его специфика по сравнению со Средневековьем, проблема формулируется немного неточно. Точнее будет сказать, что в центр мира человека поставило христианство (средневековое в том числе), провозгласив человека "венцом творенья" и микрокосмом, полностью отражающим дивное устройство макрокосма, т.е. вселенной. Оно же, христианство то есть, изобрело понятие личности - некоего индивидуального начала, отделяющего каждого из нас от себе подобных, начала, которое не формируется полностью внешними условиями, а коренится в бессмертном и неуловимом духе (античный человек характеризовался через свой социальный статус, а не через какой-то там дух). Так вот, специфика Ренессанса - несколько в другом. У гуманизма есть другая сторона, и она состояла в том, что в эпоху Возрождения стоящий в центре мира человек постепенно забывает о том, Кто его в этот центр поставил, забывает, что помимо мира, в котором человек - безусловный господин, есть еще и иной уровень реальности, от которого как раз и зависит существование нашего мира. Под воздействием таких воззрений возможности человека несколько преувеличиваются. "Рождение личности, видимо, неизбежно связано с переоценкой ее возможностей, с каким-то разгулом гуманистической фантазии. Пико делла Мирадола, в Панегирике человеку, готов заново сотворить землю, - если бы был под руками необходимый материал" (Г.Померанц, указ. соч., с.164). Вот только потом оказалось, что, раз доверия Провидению больше нет, мир нужно сотворять самостоятельно, а на это малешко не хватает силенок. Последствия "разгула гуманистической фантазии" не заставили себя ждать. Про крушение гуманистического мифа о величии самодостаточной человеческой личности написана великая куча культурологической литературы, но даже если оставить в стороне интерпретации, останутся неприглядные исторические факты: чудовищные войны Реформации, жестокости которых смирное Средневековье, воюющее феодальными дружинами, и представить себе не могло (есть сведения, что в Германии после войны в некоторых областях было официально разрешено двоеженство - население было выбито до такой степени, что необходимость срочного воспроизводства пересилила заповеди); охота на ведьм (да-да, она имела место в светлую эпоху Возрождения, а Св. Фома Аквинский в своем средневековом 13 веке четко знал, что женщина на помеле летать не может - это нонсенс), в результате которой женское население целых городов оказывалось в тюрьме, и прочие, прочие прелести типа пояса целомудрия, его тоже не Средневековье изобрело, кстати, - пустячок, а приятно, какое доверие оказывается женщине, что ее без железного, пардон, запиралова никуда пустить нельзя, вот она - вера в человеческую личность и ее безграничную, просто безграничную благость и замечательность.
       Наследующий возрожденческому мифу о всесильном человеке гуманизм может быть двоякого рода.
       Гуманизм первого типа осознает себя как благое, способствующее смягчению нравов настроение (отсюда слово "гуманный" - нежестокий, щадящий человека), настороение само по себе неплохое, но недостаточное для поддержания человеческой личности в состоянии доброты и благости. Такой гуманизм осознает, что отражает на уровне обычной реальности некие высшие по отношению к себе принципы - безграничное милосердие и доброту Бога.
       Гуманизм второго типа - это идея добра без Бога, сильного и благого человека без религиозного вопрошания, человека, опирающегося на самого себя, вернее, на категорический императив - поступай с другим так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой (прошу понять меня правильно, я не говорю, что философия Канта имеет отношение к идеям добра без Бога, я говорю об использовании кантовских тезисов гуманистическими течениями). Это то самое человекобожие, о котором говорил Владимир Соловьев, которое сочетает гимн человеку с человеческой гордыней. Человеческое, обезбоженное добро, о носителях которого в Откровении сказано - "не холоден, не горяч", добро, теплота которого - "лишь процесс охлаждения пламенной любви Христовой к лицу человеческому, "единому из братьев моих" (Г.П.Федотов. Об антихристовом добре, в кн. Вл.Соловьев. Три разговора. Краткая повесть об Антихристе. Москва, "Горизонт Консаллтинг Лтд.", 2000, с.309).
       Чуть выше я написала, что такого рода гуманизм, человекобожие - это и есть реализация дьявольского обещания "будете как боги". Это древняя формула соблазна, вечно актуальная для человечества, падкого на лесть и громкие слова панегириков своему величию. В тот момент, когда законная гордость человека перерастает в гордыню и человек пытается стать мерою всех вещей, заняв место Бога, начинаются игры с дьяволом. У Владимира Соловьева есть такая работа - "Краткая повесть об Антихристе", в которой любопытно и не очень традиционно по отношению к церковному преданию исследуется механизм дьявольского соблазна и прельщения. В повести Соловьева Антихрист является не как чудовище, не как зверь рыкающий, увенчанный рогами и проповедующий порок, роскошь и разврат. Антихрист Соловьевской повести - добродетельнейший человек невероятных достоинств, гениальный ученый безупречной нравственности. Он человеколюбив и милосерден, и не только к человеку: "Не только филантроп, но и филозой, он был вегетарианцем, он запретил вивисекцию и учредил строгий надзор за бойнями; общества покровительства животных всячески поощрялись им" (Вл.Соловьев, указ. соч., с.253). Но главная забота Антихриста - это благоденствие человечества. Власть над людьми ему приносит книга, сочинение под заглавием "Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию". В книге соединились "благородная почтительность к древним преданиям и символам с широким и смелым радикализмом общественно-политических требований и указаний, неограниченная свобода мысли с глубочайшим пониманием всего мистического, безусловный индивидуализм с горячею преданностью общему благу, самый возвышенный идеализм руководящих начал с полной определенностью и жизненностью практических решений. ┘И чудный писатель не только увлечет всех, но он будет всякому приятен" (Вл.Соловьев, указ. соч., сс.246-247). Одна закавыка - в этой книге ни разу не упомянуто о Христе. И тому есть совершенно логичное объяснение: человеку, который решил, что он сам проведет всех торным путем к истине и блаженству, Христос не нужен. Такой человек в своих мыслях уже занял место Спасителя.
       Почему же христианство так противится идее самодостаточности человека, почему оно так не желает признать, что хороший человек вполне может опереться сам на себя?
       Все дело в том, что, с точки зрения христианских мыслителей, у человека нет внутренних духовных ресурсов, чтобы обеспечить себе праведность и нравственность без помощи Бога. И дело здесь как раз в помощи Бога, реальной и живой, именуемой на религиозном языке благодатью, а не в идее Бога, наличии-отсутствии нравственной заповеди и даже не в источнике этой заповеди, земном или небесном. Признание того, что нравственная вертикаль существует, одно стремление взбираться по "лествице Святого Иакова" к Богу еще ничего не обеспечивает, как не обеспечивает христианину никакой форы по сравнению с человеком нерелигиозным сама принадлежность к конфессии. В конце концов, нацистские преступники тоже признавали нравственные заповеди и христианскую религию, были среди них и люди, которые регулярно ходили в церковь и даже, наверное, там причащались. Категорический императив, а также любая заповедь любого рода "продавливается" с замечательной легкостью, о чем свидетельствует сама человеческая история, те же люди-чудовища христианского вероисповедания. Человекобожество - понятие более широкое, чем гуманизм, потому что человекобожество исповедует любой человек, даже считающий себя верующим, который предпочитает себя Богу и утверждается в само-любии, само-избрании и само-оправдании. Так неужели человек настолько страшен внутри, что его не может дисциплинировать не только идея категорического императива, которая ставит его в зависимость от ближнего ("нравственная горизонталь"), но и идея воздаяния и награды ("нравственная вертикаль")?
       К сожалению, великие мистики христианства, активно занимавшиеся самопознанием, прошедшие через очищение от греховности уже при этой жизни, дают на этот вопрос утвердительный ответ. Более того, они пишут, что человек даже не представляет себе, чем является на самом деле. В трактатах Святого Хуана де ла Крус "Восхождение на Гору Кармель" и "Темная Ночь" сказано, что человек не осознает себя целиком. Есть область души, писал Святой Хуан, которая от разума и понимания закрыта, но которая и есть тот самый "центр души", который управляет всеми нашими желаниями, определяет наши эмоции, оценки, мысли и действия. Если эти слова перевести на язык современной психологии, то речь идет о подсознании. Так вот, эта невидимая в обычном состоянии область души раскрывается духовному зрению в период так называемого "пассивного очищения", т.е. процесса самопознания, который направляет лично Бог. Он, как пишет Св. Хуан, обращает в мрак этого запечатанного для обычного человека колодца луч света понимания, и человек, наконец-то, может увидеть себя целиком. Таким, какой он есть. В единстве сознательного и бессознательного. В полном и ярком свете, обнажающем глубины души, высветляющем тайные желания и истинные основы духа. Нами управляет, пусть неосознанно и незаметно для нас-бодрствующих, подсознание - с этим согласится любой современный психолог. Но мистику не нужен психоаналитик, способный вычленить истинные механизмы желания через подводные образные течения снов и невротические страхи, - перед мистиком все оказывается как на ладони, в ярком и ровном божественном свете, делающем невозможное возможным. Св. Хуан пишет, что пассивное очищение - это переживание мук чистилища заживо. Бессветная и кромешная заброшенность, тоскливое самопогребение под грузом сомнений, метание между исповедниками с вопросами "за что мне это? почему Он меня покинул? что я делаю не так?" - все это смешные и детские переживания по сравнению с ярким моментом истины, когда знаешь о себе все. Это худшее мучение - осознавать собственное несовершенство, пишет Св. Хуан в трактате. Потому что от открывающегося ландшафта захватывает дух. Такого количества мерзости, дерьма и гноя человек внутри себя не ожидает. Подсознание населяют такие монстры - и ведь напомню, речь идет не о растлителе малолетних и Джеке-Потрошителе, нет, речь идет о святом человеке - так вот, кишки души оказываются настолько смрадны, что в их чудовищную вонь даже трудно поверить - неужели это я? Недаром ведь люди так любят рассуждать о животном начале в человеке, о "звере", в которого превращается порочный представитель общества. Просто очень трудно поверить, что все, что шевелится в бездне человеческой души, на дне ее Марианской впадины, где ходят какие-то сплющенные уродливые рыбины и вовсе твари без названия, - все это есть наше, природное, человеческое добро. Читая мистиков, понимаешь, почему подсознание от нас скрыто - обычному человеку невозможно вынести его созерцание. Также становится понятно, почему в трудах великих мистиков, как Св. Хуана, так и Св. Терезы де Хесус, так мало места уделено дьяволу. Да, бывает, пишут они, да, ходит рядом, страх нечеловеческий находит временами от его присутствия. Но главный страх - не в нем. Главный ужас - в копошащейся бездне духа. А также в сознании одного очевидного обстоятельства - именно такими, в единстве сознательного и бессознательного, со всем гнойным добром внутри, нас и видит Бог. Первая естественная мысль - это конец. Таким дерьмом Он погнушается. Бог не может любить такое. И только вера, пишет Св. Хуан, заставляет повторять "Бог есть любовь", и не отчаиваться - сколько бы ни длилось очищение.
       Но вернемся к теме рассуждения. Как считают христианские мыслители, в бездну человеческой души (которую душе российской, кстати говоря, подробно описал Достоевский) может провалиться не только какой-то там категорический императив, какое там, туда Писание провалится и ничего-то там не чавкнет - ибо бездна, она бездна и есть - ненасытна и немеряна.
       Так что гуманизм, может и неплох, но без веры в Бога и благодати оборачивается человекобожием и гордыней. Тем не менее, такой гуманизм (человек сам себе голова, и типа пусть религия будет отдельно, а нравственность отдельно) очень даже популярен. Ничем иным, как популярностью "безрелигиозного" гуманизма я не могу объяснить, например, решение Нобелевского комитета о присуждении премии по литературе за 1998 год Жозе Сарамаго, автору в своем роде знаменательного "Евангелия от Иисуса". Сарамаго даже в своей Нобелевской речи не удержался от того, чтобы не лягнуть Папу Римского, католицизм, а с ними и всех тех, кто продолжает верить глупым сказкам о добром Боге и еврейском юноше Иисусе, объявленном фанатиками Божьим сыном. Ну и ладно, в конце концов, я ничем не могу помочь Жозе Сарамаго - глупа я рядом с его мудростью. Вернемся к нашим Сильмариллам.
       Итак, "Черная книга Арды". Я не могу не признать: ее главный герой - гуманист. Точнее, Мелькор высказывает идеи совершенно гуманистического толка - здесь у нас и безграничная вера в человека и его возможности, творческий потенциал и доброту, и мысль о ненадобности никакого принуждения и обуздания великого человеческого духа, и забота о благе человеческого рода и его земном процветании.
       И вот здесь - ответ на вопрос, который у меня самой возникал неоднократно. Спрашивается, зачем я все это пишу? Вам что, сударыня, спрашивала я себя, не хватает серьезных оппонентов, типа того же Жозе Сарамаго, чтобы излить свой пыл в серьезную рецензию? Вам, сударыня, зачем сдалась эта самая "Черная книга", которая написана, признаем, складно и неплохим языком, но ведь, при всем уважении, - это не более чем книжечка глянцевого жанра, да мало того что фэнтези, так еще и fan-fiction. Заняться вам, сударыня, нечем? Небось было бы почетнее сцепиться с кем-нибудь по поводу постмодернизма в Le Libertin, а заодно и по поводу содержательной глубины этого замечательного, на мой взгляд, фильма. Ну, или если так волнует христианская проблематика, сказать пару слов о фильме "Стигматы" (типа бывает жесткое порно, а бывает жесткая бесовщина). Ну, или в крайнем случае отписать в гостевую книгу В.Курицыну за недооцененного "Парфюмера" - почто обозвали добротным анекдотом и не более? Там же ж такой же ж сюжет на уровне символики выстраивается - с ума сойти! Далась вам, сударыня, "Черная книга", лучше бы вы свою монографию писали тихонько, в конце-то концов, нашли повод, чтобы многостранично разораться в сети.
       На что отвечаю - из-за него, гуманизма, и пишу. "Вообще, фэнтэзи из всех глянцевых жанров больше других подходит для сочетания "элитарного" и "массового": здесь публика больше расположена к интеллектуальным упражнениям", заметил как-то любимый мною критик Курицын по поводу текстов Успенского. Не знаю, как насчет интеллектуальных упражнений, но есть один конфликт, который, на мой взгляд, из всех современных жанров способна поддерживать и описывать лишь фэнтези - это конфликт добра и зла. Т.е. конфликт не альтиста Данилова и типа еще кого-то, не конфликт Воланда и Иешуа, и не конфликт Ивана Некитаева и Америки, а именно что противостояние Добра и Зла, оба с большой буквы, - персонифицированных, явных, названных своими именами. Чтобы вот так, как в добрые старые времена - Бог и Его сторонники против дьявола и его присных. Ну, пусть не так, и даже не как Илуватар и Мелькор, Толкиен жанром фэнтези не определяется, во всяком случае, определяется не до конца. Пусть хотя бы как Жихарь и Мироед. Да, что поделаешь, современная поэтика просто не "держит" этот конфликт - высокое Худ-Ло если и затрагивает тему, то укромно и завлекательно, через несколько навороченных посмодернистских слоев, так что не всякий глаз разглядит. Вон, как Зюскинд завернул сюжет "человек наедине с соблазняемой душой" - обзывают добротным анекдотом, никто сюжета не видит! Это только Сорокин в "Пире" может открыто заявить - в Мавзолее Великий Червь сидит, молитвенную энергию жрет. Но Сорокину можно - он велик и страшен, он в "Голубом сале" изобразил Большой театр как фекальный отстойник московской канализации и деконструировал понятие "русская классическая литература". Что же до битвы добро против зла в кинематографе, то спросите любого про фильм "Адвокат дьявола" - большинство рецензентов наморщат носы и скажут: фу, голливудская попса, лощеный Ривз, это же "мистический триллер", какая здесь может быть интеллектуальная начинка, то ли дело Гринуэй с Джармушем. А ведь какой там программный монолог произносит Аль Пачино в роли врага рода человеческого!
       И вот на словах дьявола из "мистического триллера" я снова заруливаю в фэнтезийную глянцевость узкого круга читателей "Черной книги". В "Адвокате" дьявол говорит: "Я - гуманист. Возможно, последний на земле". Когда я увидела программные заявы Мелькора "Черной книги", то решила - а ведь здесь есть великая сермяжная правда. Свершилось - у нас есть "новый" дьявол, с предвыборным посланием электорату, которое провозглашает вечные гуманистические ценности и хочет счастья и благоденствия для человека, обременного излишним грузом нравственного искательства. Конечно, если вспомнить Соловьева с Антихристом-гуманистом, то он никакой и не новый, на то Соловьев и был умным западником, чтобы чувствовать, куда сдвигаются пласты в интеллектуальном тектоническом слое. Но вот что любопытно: в статье Г.П.Федотова (1926 года) к изданию "Краткой повести об Антихристе" выражается сомнение в интуициях Соловьева: конечно, пишет Федотов, изобразить Антихриста в виде праведника-гуманиста было нормально для человека 19 века, но Соловьев проглядел кризисный двадцатый век, с Титаником и землетрясением в Мессине, и с Первой мировой войной, а сейчас никто не перепутает истинную рожу дьявола с ликом, за который тот прячется: "┘чистая, безбожная человечность не является последним соблазном - в пределах нашей культуры. Это среднее, исчезающее ныне звено нисходящего ряда: Богочеловек - человек - зверь (машина). ┘Она может быть временной маской темной силы - все годится в личины для неимеющего лица, - но маска уже срывается. Она стеснительна. Соблазн человекоубийства для темных душ действеннее соблазнов человеколюбия" (Г.П.Федотов, указ. соч., с.309). Не берусь судить о правоте и неправоте обоих философов, возможно, что с 1926 года маска успела слететь и снова примериться на безликого. Однако если бы меня попросили изложить все содержание программы Мелькора "Черной книги" кратко, я бы процитировала речь дьявола-гуманиста из повести Соловьева. Там сатана обращается к своему сыну, но так же он мог обратиться к любому человеку - как Мелькор, который говорит со всеми.

       "Сын мой возлюбленный, в тебе все мое благоволение. Зачем ты не взыскал меня? Зачем почитал Того, дурного и Отца Его? Я бог и отец твой. А Тот нищий, распятый - мне и тебе чужой. У меня нет другого сына, кроме тебя. Ты единственный, единородный, равный со мной. Я люблю тебя и ничего от тебя не требую. Ты и так прекрасен, велик, могуч. Делай твое дело во имя твое, не мое. У меня нет зависти к тебе. Я люблю тебя. Мне ничего не нужно от тебя. Тот, Кого ты считал Богом, требовал от Своего Сына послушания, и послушания беспредельного - до крестной смерти, и Он не помог Ему на кресте. Я ничего от тебя не требую, и я помогу тебе. Ради тебя самого, ради твоего собственного достоинства и превосходства и ради моей чистой, бескорыстной любви к тебе - я помогу тебе. Прими дух мой. Как прежде мой дух родил тебя в красоте, так теперь он рождает тебя в силе" (Вл.Соловьев, указ. соч., с. 244).

       Заманчиво, правда? И как просто - "я ничего от тебя не требую". Однако человеку слишком легкий путь может показаться скучным. У Св. Августина есть замечательное высказывание по поводу темных мест в Библии, мол, зачем они, и почему Святой Дух не предпочел объяснить все проще и яснее. Св. Августин предположил, что вводя в текст Писания темные и неясные места, Дух Божий хотел избавить нас от скуки и пренебрежения, которые человек чувствует ко всему, что дается ему слишком легким трудом (De Doctrina Christiana). А ведь дьявол - он явно не дурак, и тоже чувствует необходимость "простыми вещами утолить голод, а трудными - избавить от скуки". На своем легком пути он также должен назвать какие-то препятствия, чтобы человеку жизнь медом не казалась. И для этого существует весьма действенное средство, также позаимствованное у христианства. В "Черной книге" мы найдем выше крыши того, что является одним из ключевых положений христианской доктрины, но в "Черной книге", естественно, имеет несколько другое содержание.
       Итак,

4. Страдание.

- Бывают ли у собак стигматы?        - Какие проблемы? Были бы гвозди. Из застольных бесед с врачом-ветеринаром.        А мне не жалко еще эпиграфа:        - А я попляшу! - закричал труп, карабкаясь на ноги.        И он все-таки пустился в своеобразный пляс, вдруг почувствовав, что его хозяин немного отпустил путы своей магии над ним, неизвестно, однако, почему. Но труп и не задумывался (вообще, задумчивостью он не отличался): он просто стал вдруг самодовольным (точно почувствовав полусамостоятельность) и плясал так лихо, как никогда не плясал, будучи живым. Подплясывая, он еще пел песню, но поневоле трупную, про гниение в нежных могилах. Ю.Мамлеев. Крутые встречи ("Черное зеркало").

       Монахиня Хуана, о которой я рассказывала в начале статьи, как-то сказала на одном из семинаров: "Откуда люди знают, что мы - христиане? Да как откуда, нас же видно, мы же отличаемся - весельем. Христианин весел, его переполняет радость". Выслушав ее, я возразила, что тогда вынуждена назвать себя грустной и рациональной христианкой, потому как особым весельем не отличаюсь. Однако, прочитав "Черную книгу", поняла - я веселая. Я очень веселая.
       Потому что таких объемов в изображении страданий, горя, мучений, расстройств, болезненных переживаний и тоски я, наверно, не встречала. Воистину, "Черную книгу" веселой не назовешь. Она наполнена страданием и даже переполнена им - до ответного исторжения слез у читателя. Прочитай и обревись, жалея мучающихся героев. Точнее, героя - Мелькор страдает там больше всех.
       Но ведь страдание - это ведь один из ключевых концептов христианства, разве нет? Разве да, но с одним большим отличием. Для христианского вероучения страдание - это зло и следствие первородного греха. Страдание человеку доставляется его собственным несовершенством. При этом оно парадоксальным образом чрезвычайно обостряется в результате воздействия благодати - человек видит, каким он должен быть, а Божественное прикосновение заставляет переживать дистанцию между должным и нынешним состоянием как очень мучительную. Об этом писал Святой Хуан де ла Крус: "Удивительное и грустное дело, что душа, по слабости своей и нечистоте, чувствует легкую и нежную руку Бога как длань тяжкую и противную воле. А ведь Он не давит и не нагружает, а лишь легонько дотрагивается, причем исключительно из соображений милосердия, чтобы оказать душе милость, а вовсе не для того, чтобы наказать ее!" (Noche, 5, 7 - пер. Twinkle).
       Страдание устраняется по мере того, как очищается человеческая природа. Традиционная теология давала очень простой ответ на вопрос, отчего праведник не страдает: в царстве Божием нет места мукам, там все утешатся. В принципе, это достаточно логичный ответ. В Боге - полнота счастья, а где счастье, там нет горя, и оттого схоластическое богословие говорило, что Дева Мария живо участвует в судьбе грешников, но не страдает за них. То есть она знает, как это - страдать, но более не испытывает тягостного чувства. Когда праведник оказывается рядом с Богом, он вкушает эту самую Божественную полноту счастья и избавления от мук. Тем не менее, традиционное богословие делает моментом "прорыва" из страдания в счастье переход из жизни земной в жизнь вечную. Современная теология сосредоточена на "прорыве" в иное, божественное измерение бытия уже при человеческой жизни. Где человеку взять сил, чтобы оставаться с Богом, когда ты прижат к стенке? Для нас актуальнее искать ключи к избавлению от горя и мук уже в этой жизни. Вот почему обоснование тезиса "совершенный человек избавлен своей праведностью от страдания" изменяется. Праведник, говорят современные теологи, не страдает не оттого, что теряет такую способность - страдать, или - при этой жизни - перестает обращать на свои муки внимание, поглощенный своей верой, или смиряется с ними. Скорее, дело в том, что, чем ближе человек к Богу, тем он сильнее, тем спокойнее он смотрит в лицо жизни и судьбе. Возможно, таков смысл библейской Книги Иова. "По законам трагедии Иов должен был проклясть Бога и умереть. Но после голоса из бури Иов преобразился. Он не утешился новыми детьми и стадами; напротив - он смог заново жить, смог заново полюбить новых детей и нажить новые стада потому, что чувствовал изнутри голос Бога, познал себя как каплю вечности, в которой вся вечность, и в этой обретенной в сердце вечности потонуло его страданье. Которое поэтому может быть неслыханным, подавляющим, способным размозжить человека - но в вечности все тонет, а человек всю вечность способен в себя вместить, как заповедано ему. Будьте подобны Мне, как я Отцу Моему┘" (Г.Померанц, указ. соч., с. 165). Наверное, такой концепции действительно мешает традиционное представление о Боге, как об абсолютно счастливом существе, которое нас любит и милостиво посылает нам испытания ради нашего же блага, - слишком велико искушение задаться вопросом: а какое право это абсолютно счастливое существо имеет на то, чтобы нас испытывать и искушать, да еще так сурово? От такого вопроса действительно недалеко до гумилевской мысли о "театре Господа Бога", котором мы - развлекающие предвечных существ марионетки, разыгрывающие перед ними занимательный трагический сюжет. Современная теология прекрасно чувствует эту опасность. Поэтому современная теология (кстати, не только протестантская, но и католическая, прислушивающаяся к протестантским идеям и охотно их цитирующая) настаивает на концепции страдающего Бога. То, что Бог есть любовь, вовсе не равно утверждению, что Бог нас любит. Это значит, что Бог-любовь "опустошается" в своей самореализации, разделяя судьбу мира, служа этому миру и страдая вместе с ним. Бог не вне мира, а внутри него, отсюда современное ощущение "отсутствия Бога", богооставленности: мы не там Его ищем - мы смотрим за грань жизни, а Он - рядом. Но чтобы найти Его, мы должны при жизни пройти через ночь мистического очищения, в которой, как в акте взаимной любви, сгорают, сливаясь, две личности - Бога и человека (Santiago Guerra, op.cit., p.396). Сознаюсь, что когда я прочитала про страдающий Святой Дух, стонущий в родовых муках творения, я немножечко икнула. "Сильный образ", невольно процитировала я реплику Петра Пустоты из пелевинского романа. И сразу же разоралась на предмет того, стоило ли одну концепцию Бога менять на другую, равно неверную с точки зрения подлинной мистики. С другой стороны, сейчас я думаю, что человеческому уму полезна встряска - чтобы не цеплялся за собственные фантазмы. В конце концов, Писание действительно говорит о "Боге скрытом", Deus absconditus, и много-много веков назад в Ареопагитиках написалось: "Зная это, богословы воспевают Его и как Безымянного, и как сообразного всякому имени".
       Но вернемся к теме человеческого страдания. С точки зрения христианства, существует действенный способ преобразовывать страдания (прежде всего страдания из-за несовершенства, именуемые в обыденной жизни угрызениями совести) в очищение. Это раскаяние в совершенных грехах (естественно, я говорю о раскаянии, принятом Богом). Печаль, приносящая плод покаяния - это христианское представление о страдании: "Теперь я радуюсь не потому, что вы опечалились к покаянию; ибо опечалились ради Бога, так что нисколько не понесли от нас никакого вреда" (2-е Кор., 7, 9).
       Что же в "Черной книге"? Там и страдания, и вроде бы даже покаяние присутствует. Во всяком случае, таково мнение Галдора-стража: "Нет, видать, покаянное рвение у поклонников Тьмы - непременная часть их веры. Действительно - повести эти написаны разными людьми, в разное время, а все одно - самоуничижение, раскаяние непонятно в чем, "Учитель, ты всесилен", "Учитель, ты во всем прав", вечнокровящие раны┘"
       Так вот, с моей точки зрения, это не покаянное рвение. Ученики Мелькора каются в том, что не умерли за учителя и не остались с ним умирать в трудную минуту. Иного объяснения мукам, например, Гэлторна я найти могу - тот казнится именно за то, что не умер вместе с остальными Эллери Ахэ. Между тем христианское покаяние направлено на исправление человеческой природы, недаром семерка тягчайших смертных грехов традиционно относится православным учением к грехам против самого себя. "Покаяние" учеников Мелькора - это жажда смерти, противоестественная для христианина. "Раскаяние" самого Мелькора - это бесконечное блуждание в лабиринтах бесплодной рефлексии. Страдание героев "Черной книги" никак не связано с перспективой самосовершенствования или достижения счастья, оно самоценно само по себе. Боль ради боли, что-то сродни мазохизму и самолюбованию. Это как раз то, что Апостол Павел называл "печалью мирской" и чем предупреждал как о смертельном недуге: "Ибо печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть" (2-е Кор., 7, 10).
       Тем не менее, герои "Черной книги" без страданий не могут - иначе жизнь окажется слишком пресной. В самом деле, что это за жизнь такая будет - ни великой цели, ни благого обета в финале, одна ясная перспектива - умереть за Учителя. Зато терпение мук создает иллюзию движения к какой-то цели, которой на самом деле нет, но которой ищет читатель - в конце концов, чего ради они так мучаются? Ведь читатель "Черной книги" в своем восприятии ориентирован на модель: за болью должно последовать счастье (вариант - через тернии к звездам), во многой мудрости - многие печали, но это ведь мудрость, и она того стоит и т.д. Да, это христианская в своей сути модель, и неважно, что масса народу об этом не подозревает. Страдание нужно, чтобы что-то выстрадать - любовь, счастье, успех. Это совершенно нормальное восприятие жизни. Вот только ни вечного счастья, ни божественной мудрости в "Черной книге" нет, страдательный круг замыкается, но у читателя остается ощущение некоего сияния впереди. Я думаю, что немногие смогут признаться себе, что читали "Черную книгу" ради патологического наслаждения описаниями чужих мук. Но я также думаю, что аналитическому взгляду "Черная книга" не предлагает другой перспективы прочтения.
       Говоря о страдании, я не могу не затронуть другую важную тему. В конечном счете, что избавляет человека от мучений и приводит к счастью? Христианство предлагает на этот вопрос очень неоднозначный ответ, имя которому -

5. Любовь.

┘Часа через полтора три вдребезги пьяных существа, хватая руками темноту, выскакивали из баньки. На одном промокло пальто. Другое потеряло шапку. Третье шло босиком. Но из всех трех уст рвался вопль:            Прожить бы жизнь до дна,           А там пускай ведут           За все твои дела           На самый страшный суд.        ┘Одинокие прохожие и тараканы пугались их вида┘        А вскоре за ними из двери баньки юркнула фигура старика Коноплянникова. Бессмысленно озираясь, он ел голову мокрой кошки. Это был его способ прожигания жизни. Ю.Мамлеев. В бане ("Черное зеркало").

       Итак, любовь. В содержании этого слова - глобальный ответ на вопрос, почему христианство, при всей жесткости требований к человеку, имеет право говорить о милосердности своего учения. Потому что Бога и человека, мужчину и женщину, брата и сестру, родителей и детей, а также просто ближнего и ближнего связывает повсеместная, вездесущая и неопределимая в сотнях трактатов любовь, которая есть caritas латыни и amor и caridad испанского великих мистиков 16 века, любовь, без которой не бывает ни христианина, ни Бога:

       "Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто.
       И если я раздам все имение и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, - нет мне в том никакой пользы.
       Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,
       Не бесчинствует, не ищет своего, не радражается, не мыслит зла,
       Не радуется неправде, а сорадуется истине;
       Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
       Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.
       ┘А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше." (1-е Кор., 13, 2-8, 13).

       У Св. Фомы Аквинского были проблемы с определением любви как атрибута Бога, потому что любовь - это passio, страсть, а как в вечной неизменной Божественной сущности (ибо так ее видит аристотелевская теология) может быть страсть? Тем не менее, один из величайших мыслителей античности, апостол Павел, настаивал - "без любви я ничто". Божественная любовь переживается как страсть, и страсть взаимная, говорят мистики. В ней есть что-то от безумия и безрассудного порыва в черноту ночи, как у возлюбленной из Песни Песней: "я искала его, и не находила его; звала его, и он не отзывался мне. Встретили меня стражи, обходящие город; избили меня, изранили меня; сняли с меня покрывало стерегущие стены" (Песнь Песней, 5, 6-7). "Огонь" - один из эпитетов Бога в Писании, Его любовь опаляет, говорили пережившие ее - пережившие как ранящее, остро ощутимое прикосновение словно тончайшего язычка пламени к обнаженной ране. Боль ощущается как наслаждение, перехватывающее дыхание, невесомо-острое прикосновение пропадает, снова, и всегда неожиданно, возвращается, но пламя любви остается. Эта любовь растравляет желание, как горчичное зернышко рану, писал Святой Хуан де ла Крус. Возможно, боль здесь - как от ладони, стиснутой на плече, когда возлюбленные привлекают друг друга к себе в страстном объятии.
       Любовь никогда не перестает, и если причиняет боль, то избытка страсти. Или от ревности - Господь ревнив, считали израильтяне, и католические мистики потом сказали: если хочешь любить Его, и если хочешь почувствовать всю силу Его любви, тогда действуй так - все или ничего. Любо Он, либо все остальное. "Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она - пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатсво дома своего за любовь, то он был бы отвергнут в презрением" (Песнь Песней, 8, 6-7). И в то же время, избыток этого чувства таков, что его хватает на весь остальной мир, да так, что ничего иного этому миру больше и не нужно. Всякая другая любовь - супружеская, братская, сентиментально возвышенная и страстно неутоленная, все бесчисленное бремя романчиков и случайных связей и вся слава бессмертных Ромео и Джульетты, - все существует благодаря ей, и в ней находит силу и источник. Языки умолкнут, знание упразднится - а она останется. Влюбленные самодостаточны - им никто не нужен. Такой любви не задают вопросов - она сама себе оправдание. Возможно поэтому Бога христианства, Который есть любовь, бесполезно вопрошать "почему?" Спросите об этом шекспировского Ромео. Почему роза пахнет розой? И что проку в имени, если уж на то пошло? В один из последних дней своей жизни Святая Тереза де Лизье сказала: "Если бы вы знали, в какой мрак я погружена! Я не верю в вечную жизнь. Я чувствую себя так, словно после этой смертной жизни ничего уже и не будет. Все исчезло от меня. Мне остается только любовь" (Santiago Guerra, op.cit., p.396). Действительно, что проку в имени? Роза при имени прежнем - с нагими мы впредь именами. Святая Тереза де Лизье не осознавала, что с ней оставалась именно вера в Бога, потому что верить в Бога - значит верить в любовь.
       А теперь встречный вопрос: что значит верить в Мелькора? Вернее, такая формулировка не очень уместна для "Черной книги" - расстояние до Мелькора там меряется не верой. А чем? В принципе, судя по описаниям, тоже любовью. Братство Аст Ахэ держится любовью к Учителю. Нет в "Черной книге" недостатка и в изображении красивых романов мужчины и женщины. Есть там и страстная, очень похожая на истинную, любовь женщины к Мелькору. Чем не одушевляющая мир страсть христианства, правда?
       Неправда. Потому что изображенной в "Черной книги" любви не хватает нескольких важных аспектов для того, чтобы стать подлинной и всеобъемлющей.
       Первая закавыка формулируется ответом на вопрос, кого любит Мелькор. Да, конечно, когда он показывает видения Сууле, говорится, что те видения "пронизаны любовью", а в видениях тех - Эллери Ахэ, их город и т.д. И было бы странно, если бы Мелькор не испытывал к Эльфам Тьмы самых хороших и теплых чувств. Ведь они - результат его творческих усилий, они такие, какими он хотел бы видеть всех эльфов. Создание, можно сказать, его рук, только что вышедшее из-под них, еще, можно сказать, теплое. Феанор тоже очень любил Сильмариллы - создание своих рук, ведь он в них вложил душу и сердце. Я полагаю, что любовь Мелькора к ученикам - это любовь мастера к сделанной вещи, а не та любовь, которая связывает Бога и каждого из нас. Почему? Какая разница между именами Любовь и Возлюбивший мир? Да такая, что Бог возлюбил не мир, а каждого в мире, не глобус, планету, материю планеты, ноосферу и человечество, а каждого человека и каждое свое творение, этот мир населяющее. Разница такая же, как между собирательным и конкретным существительным - индивидуальность и направленность чувства Бога к человеку (отсюда страсть, ревность и трудности привыкания - все ж таки две разные личности сходятся!) против объемлющей, но не различающей "любви к миру". В том эпизоде "Черной книги", где использованы строки из Послания к Коринфянам Апостола Павла, речь идет вовсе не о той же самой любви, которая "не перестает". Речь идет о любви "к Арте" - к материи, пусть и специфически "одушевленной" стихиями. Или, если угодно, опять-таки к собственному изделию. Или к своему владению. "Он стал единым с Артой", именно с землей, а не с каждым из своих учеников. А то, что он потом будет ощущать каждого из воинов Твердыни как самого себя (т.е. "единяться" с ними на манер мистического брака), - следствие его единства с Ардой. Ученики Мелькора для него - это часть Арды. Ноосфера. Население. Братство. А уж потом часть от этого целого - Элхэ, Петя, Вася и т.д. И в этой расстановке приоритетов - вся гигантская разница. Потому что "часть целого" можно беречь, учить, наставлять. Впрочем, основная функция "мистического брака" Твердыни, как сказано в "Черной книге", - это даже не аффективная связь какого-либо рода. Это дарование безболезненной смерти. Мелькор чувствует своих учеников как самого себя в момент их боли, в их предсмертных муках. Что ж, "части целого" можно подарить еще и безболезненное исчезновение. Но - не любовь. Уверьтесь сами: в "Черной книге" цитируется знаменитая триада Апостола - вера, надежда, любовь. Но вот только в "Черной книге" она цитируется несколько измененным образом - "это было время веры, время надежды, время мудрости". Куда подевалась любовь, спрашивается? Куда она делась, иначе зачем греметь медью и кимвалом перелицованных новозаветных строк, если любви - нет как нет, а ведь она из трех добродетелей - большая, и каждая без нее - ничто? Но в Мелькоре нет любви к ученикам. В нем есть любовь к тому, что он в них вложил, - это он в них и "ощущает как самого себя". В "Черной книге" есть очень показательная сюжетная линия - любовь Элхэ и ее воплощений к Мелькору. Помните, что делает Мелькор с единственным человеком, сумевшим сказать ему "я тебя люблю"? Что он отвечает Ахтэне? Он лишает ее памяти и усыпляет "до лучших времен". Это можно назвать как угодно - но не любовью. Любовь так не поступает.
       Но иначе в случае Мелькора быть не может. Потому что в дьяволе любви к другому - будь то Бог, ангел или человек - нет. Об этом очень хорошо сказано в уже цитированной мной повести Вл. Соловьева - в его "чудном писателе", в Антихристе, есть много чего, в том числе и "любовь к миру" - к человечеству, к благу, к другим различным абстрактным сущностям и т.д. Но истинная любовь отдает себя без остатка. Безумие любви в том, что предпочитаешь себе - другого. Таковы истинно любящие, таков Иисус, который предпочел спасение людей себе. Но герой Соловьевской повести не может любить другого, потому что место другого в его душе уже занято: "Сознавая в самом себе великую силу духа, он был всегда убежденным спиритуалистом, и ясный ум всегда указывал ему истину того, во что должно верить: добро, Бога, Мессию. В это он верил, но любил он только одного себя. Он верил в Бога, но в глубине души невольно и безотчетно предпочитал Ему себя". Так и у Мелькора просто не хватает времени на любовь к другому - он слишком занят собой, разлитым в Арде, собой, отраженным в учениках, собой, занятым выяснением отношений с Единым.
       И тем не менее, несмотря на свою неспособность любить, Мелькор "Черной книги" вовсе не кажется "стерильным". Напротив, в "Черной книге", что называется, бушует - как раньше, бывало, о непонятных стуках в церкви говорили "шалит". Мы встречаемся там с целым вихрем страстей и чувств, из которых любовь далеко не самая сильная: ненависть, ярость, гнев, страх, страдание, мука, острое горе, отчаяние, бунтарство, негодование┘ Самый подверженный страстям - Мелькор: его гнев выплескивается огнем страшной битвы Дагор Браголлах, его ярость вызывает нисхождение Тьмы в последнем бое за Аст Ахэ. С наличием страстей в "Черной книге", действительно, проблем нет. Есть проблема только с безоблачной, спокойной любовью, любовью свершившейся и созерцательной. На пути любви в "Черной книге" вечно стоят какие-то страшные препятствия, которые заставляют любящих страдать: то любовь безответна (как у Элхэ-Ахтэне), то она завершается смертью возлюбленных (Гэлеон-Иэрнэ и все остальные Эллери Ахэ), то умирает один из любящих (Хурин-2 и Морвен-2). Исключением, пожалуй, является пара Дайолен-Хагинн. Что же касается любви спокойной, любви-созерцания, то она в "Черной книге" описывается не как любовь, а как какая-то гадость, симпатии не вызывающая: на "мертвечинные" эпитеты для пары Варда-Манве книга не скупится, равно гадким выглядит и созерцательное любование Амариэ. В "Черной книге" страсть-мука как аспект любви оказываются единственными, заслуживающими названия "истинная любовь".
       Но разве я сама только что не говорила о страстности божественной любви? Да, все правильно, но только в христианстве у божественной любви есть еще один аспект - созерцательный и отрешенный. За исканием и напряжением взаимного тяготения наступает момент свершения и заключения брака, за которым следует покой. Личная направленность, избирательность любви Бога сочетается с ее отрешенностью. Неслыханность божественного покоя вызывает словесную тревогу у поколений философов: "┘вспомним Троицу Рублева, всмотримся в нее, пока не почувствуем запечатленное в ней движение как наше собственное. Тогда мы увидим, что средний ангел - это та совершенная тишина созерцания, где живет отрешенная любовь, открытая всем и не замкнутая ни на ком. Левый ангел загорается святой страстью, желанием спасти (или обличить зло). Отрешенность остается в нем как внутренний стержень; но деятельная любовь обращена к цели, а целое бесцельно. Истощаяясь в действии, деятельная любовь возвращается к своему источнику, припадает к нему (в правом ангеле) и замыкает круг. Пока сохраняется стержень отрешенности, помрачение, отрыв от целого невозможны." (Г.Померанц, указ. соч., с.218).
       Отрешенной любви в "Черной книге" нет. И не может быть, потому что в книге нет персонажа, способного дать героям полноту любви и счастья. Такого персонажа следовало бы соотнести с благим абсолютом, а этого в "Черной книге" не бывает. И как абсолютизируются страдание и поиск знания, так абсолютизируется и страсть. Когда нет цели, приходится сосредоточить внимание на движении, которое воспринимается как самоценное - вечный поиск, нет пути конца и т.д. От тоскливости бесконечных блужданий отвлекает пожар страстей - причем не обязательно благих. Да и для читателя, подавленного обыденностью, скукой, серой тоской непросветленной жизни, ярость пламени обладает гипнотической привлекательностью. Из серого пепла будней "ярость и ненависть кажутся душевным величием опьяняют и захватывают; одержимость выглядит любовью" (Г.Померанц, указ. соч., с.219). Божественная любовь требует труда. Бездеятельное наблюдение за демоническими страстями не требует ничего - даже осознания иллюзорности развлечения.
       И наконец, есть с любовью в "Черной книге" еще одна закавыка. Для христианского вероучения любовь к Богу ревнива, но, как я уже сказала, она не отменяет другие виды любви, а предполагает их, является их источником и основанием. Когда говорится "оставь все и иди за мной", когда мистики и другие духовные авторы ставят перед выбором "все или ничего", требуют любить только Бога, и никого и ничего другого, речь идет прежде всего о выборе приоритета: сначала любовь к Богу, а потом - все остальное. Святой Хуан формулировал это так: "чтобы получить все, должно остаться ни с чем". Но вся штука в том, что после предельного сосредоточения на любви божественной все прикладывается уже само собой. Такова уж природа божественной истины - антиномичность, равняющая все и ничего в полноте откровения. Так вот, о приоритетах и видах любви. Божественная любовь всеобъемлюща, и в "проекции" на наш мир дает множество отражений. Если помнить об этом, то традиционная композиция духовных католических трактатов, повествующих о любви к Богу (например, трактата Диего де Эстелья "Благочестивейшие размышления о любви к Богу"), не покажется странной. А последовательность глав в них обычно следующая: "О любви к Богу", "О любви к ближнему", "О любви к себе". Вот такие вот приоритеты, и среди них любовь к себе, понимаемая, естественно, не как самолюбие и самолюбование, а как любовь к добродетели и ко всему хорошему в себе, обязательно присутствует и, более того, считается совершенно необходимой для поддержания благочестия и духовного равновесия. Что ж, наверное, все уже догадались, к чему я клоню. Мне очень не нравится реплика Ахтэне: "Ненавижу себя". Мне не нравится реплика Гэлторна "Я себя не прощу" - снова ненависть к себе. В принципе, такие слова вполне закономерны: когда страсть не переходит в новое качество, любовь не растворяется в покое и отдохновении, после пожара остается пепелище. Любовь обращается против себя и становится ненавистью.
       Кто-то скажет - вы, сударыня, придираетесь, ведь героиня в этом эпизоде впадает в отчаяние, ей позволительны в таком состоянии запальчивые высказывания. Но эта реплика, как мне кажется, отражает не только состояние героини в конкретном эпизоде. С моей точки зрения, "ненавижу себя" - это отражение главной страсти учеников Мелькора - желания избыть свою жизнь. Ведь что есть ненависть к себе? Это неприятие бытия - и, в конечном счете, неприятие Бога, именно поэтому христианство не приемлет подобного рода высказываний, как не приемлет самоубийства. Есть в этой реплике что-то суицидальное, что-то извращенное, и это странное чувство - что читается что-то очень неправильное, патологическое, охватывает меня на многих страницах "Черной книги". И я думаю, все дело в том, что мне не нравится смысл, который стоит за ключевым для черного учения понятием Дара Твердыни, который на язык без заглавных букв переводится словом

6. Смерть.

Дух помедлил.        - Ну хорошо, я скажу, чего я хочу от вас, - проговорил наконец Павел и произнес дальше очень четко и ясно в напряженной тишине: - Я хочу, чтобы вы признали всем сердцем, что Бог жесток и несправедлив.        Медведь рявкнул, другие остолбенели, даже труп. Опять наступило молчание.        - Но ведь жизнь-то от Него, - робко прошипел труп.        - Ну и что? - ответил Павел. - И смерть тоже от него.        - Что вы нас в угол загоняете! - вдруг закричали сразу две головы. - Что вы здесь, в конце концов, богохульством занимаетесь? Мало того, что вы и так нас опозорили, меня - Арнольда и Эдуарда, да еще и на труп нагнали страху┘ Да что же это такое, на Земле мы или в аду?! Ю.Мамлеев. Крутые встречи ("Черное зеркало").

       Положа руку на сердце, я признаюсь: я не понимаю некоторых эпизодов "Черной книги", в которых персонажи начинают извиняться перед Мелькором за то, что уцелели в войне, или когда Мелькор начинает извиняться перед персонажами за то, что не дает им умереть, или персонажи вступают друг с другом в перепалку по поводу права умереть вместе со всеми. Честное слово, я не понимаю, за что извиняется Гэлторн, ушедший от греха подальше во время первой войны с Валар:

       "- Пришел... вымаливать пpощение. Знаю, что такое не пpостить, не забыть, но я же понял все! Я пеpежил... Я казнил себя каждую секунду, я больше не могу! Пpости меня! Вели искупить, вели умеpеть!"

       За что он извиняется? За то, что не умер? Но ведь это не преступление, правда? И почему Мелькор так хмуро его принимает? Ведь они с Гортхауэром увещевали Эллери Ахэ - уходите, мол, война идет, но "типа не могли объяснить". Подобное противоречие между обилием увещаний типа "уходите" и хмурым приемом и, самое главное, обилием извинений за самый факт сохранения жизни заставляет заподозрить, что либо Эллери Ахэ остались воевать не потому, что им чего-то не объяснили, а потому что их долг на самом деле велел им остаться и умереть; либо Мелькор с учеником их сильно подставили, потому что могущественнейший из Валар явно мог найти средства воздействия на Эллери (видение, например), что объяснить им, что война - штука серьезная. К тому же непонятно, какую реально пользу Эллери Ахэ собирались принести Мелькору во время этой войны, ведь они сами потом неоднократно подчеркивают, что воевать и убивать не умели. Так что они собирались делать на поле сражения, спрашивается? Остается один ответ - умирать. Умирать за Учителя.
       А вот еще один непонятный для меня эпизод: Мелькор общается с девятью детишками, назначенными уходить из осажденной крепости:

       "- Я знаю, вы... думаете, что я жесток. Я знаю... какой путь выбираю для вас. Знаю... что вы... быть может... никогда не простите меня. Но вы... должны остаться жить... Во имя Арты... - голос прервался."

       Нет, я все-таки чего-то не догоняю в этой жизни. Потому что я всегда считала, что жестоко сказать детишкам - оставайтесь здесь умирать. А сказать "уходите, и живите дальше" - это как раз не жестоко. Здесь же выходит, что детишки должны ненавидеть Мелькора за то, что тот не дал им умереть вместе с папами и мамами.
       А может, скажет кто-нибудь, Эллери Ахэ должны были умереть, исповедуя свой путь людей, и только тогда могли бы им следовать? И бегство от смерти было бы равносильно предательству пути, утрате даров Мелькора? Хорошо, скажу я, но ведь люди имеют дар Мелькора, т.е. дар покидать Арду, по умолчанию, разве нет? Так почему же тогда так стремятся умереть те люди, которых отсылают из Аст Ахэ - отсылают именно для того, чтобы хоть кто-то остался в живых? Они-то умрут смертью свободных людей вне зависимости он места и характера смерти, так что желанию умереть не находится никаких, так скажем, мистических оснований. Но как они сопротивляются приказу "оставайтесь жить"! Вот цитата:

       "Так он сказал: должно покинуть эту землю женщинам, и детям, и старикам; и тем, кто не успел стать воином...
       - Я не уйду, отец. Я ведь тоже умею сражаться, ты сам учил меня!
       - Лхайни, в иное время ты только через четыре года принял бы меч Твердыни. Ты слышал то, что было сказано на совете. И я скажу - в бою ты будешь помехой мне.
       - За что, отец?!.
       - Ты сам поймешь, что это правда. Ты должен уйти.
       - Отец!.."

       И это, заметьте, не энтузиазм мальчишки, рвущегося в первый бой. Юноша прекрасно знает, что в Аст Ахэ не выживет никто. Но он очень хочет умереть, и очень обижается на отца, что тот не дает это сделать.
       Ну ладно, скажет кто-нибудь, а вот христианские мученики? Разве они не стремились умереть, предпочитая отречению гибель на арене римских цирков и пытки? Разве мученики христианства не предпочитали следование своему пути жизни? Предпочитали. Так может, рыцари Аст Ахэ - как раз такие мученики, и умирают за свой Путь?
       В принципе, в этом и состоит идея "Черной книги". Еще раз убеждаюсь, что от черного учения ничего бы не осталось, вычти из него христианскую компоненту, - в данном случае, жертвенность и мученичество. За что умирали мученики-христиане, надеюсь, объяснять не надо - за то, чтобы воскреснуть в жизни вечной. И вот здесь нужно наконец-то разобраться, за что умирают ученики Мелькора, и в чем состоит сущность его даров Эллери Ахэ и людям Аст Ахэ. Итак, в чем же сущность Пути Тьмы?
       В характере смерти, ответят все читавшие "Черную книгу". Мелькор дал Эллери Ахэ смерть, не свойственную эльфийскому роду. Да и людей Твердыни он одарил типа как бы возможностью вечно странствовать по мирам Эа. Даровав же своим ученикам такую смерть, он освободил их от власти Единого - и эльфов Тьмы, и людей.
       Самое интересное, что про смерть Эллери Ахэ и освобождение от власти Единого сказана чистая правда. Единственное, что здесь требует уточнения, - это характер предлагаемого Мелькором освобождения, то есть смерти и посмертной судьбы. Но и здесь "Черная книга" дает все необходимые ключи к правильному ответу. Потому что среди самых разнообразных по характеру высказываний на сей счет в ней попадаются совершенно правдивые. Нужно только знать, какие.
       Чтобы их обнаружить, воспользуемся тем же способом, что предложили сами авторы "Черной книги" в предисловии к ее первому изданию. "Зрение выискивало недомолвки и несоответствия в повествовании Толкиена. Логика заполняла лакуны." Читайте, типа, книги между строк, выискивая нелепицы. Что ж, в самом этом способе ничего плохого нет. Имя оружию, которым воспользовались авторы "Черной книги", - разум. Что ж, у меня тоже есть такое оружие, и я сейчас тоже почитаю между строк, только "Черную книгу".
       Итак, контекст. Валар сообщают трем предводителям эльфов о том, что Мелькор даст им смерть, а они на это реагируют:

       "Элве вздpогнул, отступив на шаг.
       - Но и это не худший из замыслов его. Знайте, что возжелал он отнять даpованное вам Илуватаpом, дабы узнали вы смерть.
       - Что это - смеpть? - губы Элве дpожали, как у испуганного pебенка.
       - Смеpть уведет вас за гpань миpа, в ничто, в пустоту, и пустотой станете вы, а все чувства и мысли ваши, твоpения ваши и само существо ваше обpатится в пpах."

       Вот давайте теперь мыслить логически. Эти эльфы, чтобы встретиться с Валар, прошли половину Средиземья, преодолевая страшные опасности, а до того жили в очень даже необустроенном мире, наводненном всякими-всякими гадостями в том числе. Так вот, я позволю себе выразить сомнение в том, что они совершенно незнакомы с понятием смерти - наверняка кто-нибудь из сородичей уже погибал, как во время Великого Похода, так и до него. Так что здесь в "Черной книге" явная несообразность: эльфы не могут настолько сильно испугаться смерти - она им знакома, причем достаточно близко.
       Второй странный момент. Заметим, что Элве, на минуточку, провел свой народ от края до края, и в нем явно нельзя предположить младенческих страхов по поводу всяких неизвестностей. Это вполне себе взрослый вождь прошедшего через нелегкие испытания народа, так что какой здесь, к хренам, может быть "испуганный ребенок"?
       Ну ладно, это все лирика, в "Черной книге" все, кто Мелькору не верит, изображены либо как гады, либо как неразумные дети. Но допустим, этот серьезный и сильный Элве все-таки испугался, но не как ребенок, а как взрослый мужчина. Исходя из сказанного выше, "просто" смерть его напугать не может - эльфы уже такого навидались. Тогда задумаемся: что могло внушить страх видавшему виды Элве? Может, здесь под смертью понимается вовсе не та смерть, которую посылают эльфам опасности мира? О какой смерти тогда говорят Валар?
       Сдается мне, что "Черная книга" здесь вкладывает в уста Валар самую что ни на есть чистую правду, и смерть, ждущая последователей Мелькора, здесь описана с предельной точностью. Вот только в "Черной книге" подменяются понятия смерти как Дара Илуватара, т.е. неведомого, но благого для Смертных, а для Эльфов не столь благого (потому что бессмертны), но поправимого по природе (могут возродиться вновь) события; и смерти как "дара" Мелькора, т.е. смерти души, которую он отрицает, но которая ждет тех, кто соблазнится его посулами. Валар говорят о той самой смерти, что "в озере огненном", куда будут ввергнуты козлища после Страшного Суда. Вот от такой информации пожно поежиться и самому смелому: ад - дело серьезное. И непоправимое.
       Теперь конкретнее, об Эллери Ахэ и людях-учениках. Когда в "Черной книге" говорится о том, что их "выбор был сделан, и мир принял этот выбор, и принял его Эру - ибо ничто в Арде не вершится вопреки Его Замыслу", с этим действительно трудно не согласиться. Бог все позволяет, но не все одобряет. Однако ученики Мелькора действительно воспользовались свободой воли. Они выбрали вечную погибель - что ж, Эру признал их согласие на смерть, и они исчезли из мира.
       Что же касается Пути Людей, Пути Тьмы и мифа о бродилове по непонятным звездным туманностям, то здесь нужно вспомнить о личности создателя этого мифа и соотнести туманное обещание с его реальными возможностями. Да, действительно, Мелькор нисколько не врет, когда говорит, что типа даст своим последователям смерть настоящую, можно сказать, истинную. Я бы даже сказала - окончательную. Потому что тех, кто не следует за дьяволом, ждет воскресение во плоти, и победа над смертью. А вот тех, кто ему внял, ждет истинное и бесповоротное уничтожение тела и смерть души.
       Что же до обещания Мелькора освободить своих учеников от власти Единого, то ему и здесь не приходится врать. Он как раз в состоянии его выполнить. Потому что освобождение от власти Единого - это и есть ничто, исчезновение и погибель, к которой ведет Путь Тьмы. Врать он начинает только тогда, когда говорит, что душа, мол, не знает смерти. Еще как знает. И самое интересное, что гибель души происходит как раз на предложенном им Пути.
       Так что, как это ни грустно, последователи Мелькора умирают ради того, чтобы получить смерть - вот такой вот замкнутый кружочек понятий, которых я уже много насчитала в "Черной книге". Страдание ради страдания, страсть ради страсти, поиск ради поиска, смерть ради смерти. И как это ни печально, Эллери Ахэ, и ученики Мелькора действительно умерли. Навсегда. Нет их больше той нетостью, которая в Писании обозначается фразой - "вычеркнуть из Книги Жизни". А если вспомнить, кто есть тот Собеседник, который разговаривает с Гостем, то не очень уютно читать и этот диалог:

       "- Знаете, - после недолгого молчания говорит Гость, - а я начинаю сочувствовать ему...
       Из темноты слышится короткий беззлобный смешок Собеседника:
       - Вы уже давно начали ему сочувствовать - иначе до рассказа о Берене и Лютиэнь мы бы просто не добрались."

       Конечно, смешок звучит беззлобно. Вот только Гостя жалко. Похоже, его тоже ожидает та же незавидная судьба, что и других поверивших Собеседнику. В отношениях с дьяволом есть один очень хороший рецепт поведения: "Беги, смертный, или оставь надежду!" К сожалению, Гость им не воспользовался.
       Вот такой вот у нас получился печальный финал.

Вместо эпилога

       Прочитала я все написанное и задалась вопросом: что это я жуть нагоняю?
       На самом деле, я вовсе не хочу делать из "Черной книги" эдакий с-страшный артефакт, соблазняющий одним прикосновением. Потому что при всей своей "зябкости", человеку мало мальски сведущему "Черная книга" должна показаться аналогом другой книжки, тоже рассчитанной на "опрокидывание" традиционных представлений - на "Новую Хронологию" акад. Фоменко. Я действительно считаю, что "Черная книга" - это такой типа фоменкизм, только для толкиенистов. И там и там - дилетантский заплев на повсеместно известные научные разработки: у Фоменко на исторические, лингвистические и археологические, в "Черной книге" - на богословские. И там и там действует высокомерный дилетантский принцип - типа если я этого не знаю, то этого и не существует. Для фоменкизма не существует сравнительно-исторического языкознания, этимологии и много чего другого, а для "Черной книги" не существует накопленных христианским богословием представлений о Боге и Его отношениях с творением. Патристика, схоластика, неотомизм - фигня, нет этого ничего. Сами до всего додумаемся. Одна только мысль не дает покоя: неужели авторы "Черной книги" всерьез предполагают, что они первыми в истории человечества задались глобальными вопросами о свободе, месте человека в мире и его отношениях с Богом? Впрочем, не будем переходить на личности.
       Правда, есть одно глобальное различие у фоменкизма и "Черной книги". Если на пургу новой хронологии попадается легковерный человек, то это выставляет его как личность абсолютно сельскохозяйственную - что правда, то правда. Но это еще не трагедия. К тому же я в глубине души считаю, что фоменкисты ни на секунду не верят в собственную галиматью, и просто занимаются профессиональным гоном на всякие темы, а заодно продают по хорошей цене свои книжки. Я думаю, что фоменкизм - это мистификация, еще и потому, что новохронологию очень смешно читать. Нет, в самом деле, на некоторых пассажах я хохотала до слез - действительно, очень похоже на грамотно сбацанный текст капустника.
       Что же касается "Черной книги", то здесь все не так весело. С одной стороны, принявший на веру все ее залепухи человек в первую очередь невежествен. Но, с другой стороны, если это все приведет его к заигрыванию с реальным прототипом доброго Мелькора? А ведь может привести, из книги торчат такие когти - за версту видать. А если кому-то не видать? Тогда не знаю, что и думать. Жалко, конечно. И страшно. Поэтому я в глубине души тоже надеюсь, что авторы "Черной книги" просто прикололись и развели всех на постмодернистский прогон. Хотя в это верится с трудом - уж очень серьезно, надрывно и болезненно-перечувствованно все написано. Прогонов с таким "нате вам мое сердце наружу" настроением я еще не видела. Тогда все действительно очень запущено. Жаль.
       Что же до реально существующих авторов "Черной книги" - а не образов авторов, с которыми я полемизировала на протяжении всей статьи! - то я прошу их не обижаться на меня. Я вовсе не желала обзывать их викариями Сатаны, Ставрогиными и пр. и пр. Но, с моей точки зрения, даже если они не осознают, чей текст они написали, то все равно им рано или поздно придется выбирать, за кем идти. Если по Достоевскому, то нужно будет выбрать - за Ставрогиным, Смердяковым и дьяволом, или за Алешей. Иван Карамазов оказался именно перед таким выбором.
       Так что напоследок могу сказать только одно: следуйте за белым кроликом, господа. Иначе - THE MATRIX HAS YOU.

Finis

2000