- Смотри мне в глаза... Смотри через меня.

Раэндиль послушно заглянул Наместнику в глаза. Сначала там не было ничего, кроме зеленых искристых ободков вокруг бархатистых шипов зрачков. Потом ему показалось - он падает куда-то вперед, мчится сквозь абсолютный мрак ночи. С огромной скоростью - звезды вокруг сливались в белоснежные полосы. Его захлестнула темно-синяя волна, и мириады светлячков кружились вокруг, их крошечные крылышки забивали ему глаза, не давали разглядеть то, что было за этой слепящей рябью. Он старался мысленно отогнать их, уловить отдельные части изображения. Оно двоилось, троилось, шло цветными радужными пятнами.

А потом вдруг стена светлячков вспыхнула ослепительно голубым пламенем и опала удушливым пеплом. Он не мог вздохнуть от сковавшего его ужаса - и на одном выдохе остатка воздуха заговорил. Голос звучал как чужой, со стороны.

- Дважды будешь ты умирать, и дважды вернешься, и огонь опалит руки твои - цена возвращения. Цепь разомкнута, разорвана... Мщение...

Воздух кончился. Он неожиданно очнулся - на полу, Гортхауэр навис над ним, теребил. Раэндиль еще никогда не чувствовал себя таким слабым и усталым. Он смотрел на Наместника, не понимая, зачем тот все трясет его за плечи. Ему было мучительно безразлично все, что происходило или могло произойти вокруг, в том числе и собственная судьба. Перед глазами стояли картины недавнего видения. Несколько - страшных, едва понятных.

Он теперь жалел, что вообще начал разговор с Наместником. Еще час назад ему казалось, что от этого будет какой-то прок. С самого момента излечения от действия памятного заклинания с Раэндилем творилось что-то странное. Он видел предметы по-другому. Вокруг них часто был разноцветный ореол - и он часто соответствовал настроению, которое создавал предмет. Тот же ореол был и у людей. Еще ему снились странные сны - часто вещие, пусть и в мелочах только подтверждающиеся, но сбывающиеся в точности. Иногда он мог, сам не зная, откуда, указать положение какой-то вещи, узнать имя незнакомого человека. Легко читал чужие мысли, даже затаенные - правда, только те, что были оформлены в слова или яркие образы. Вообще - чувствовал все как-то необыкновенно остро. Цвета, запахи, вкус, настроение вокруг. Ярким, пряным был мир с момента пробуждения. Это часто пугало. И тогда он решил обратиться к Гортхауэру, в надежде, что тот, как виновник всего, сможет ему хоть что-то разъяснить.

Вместо этого Наместник отвел его в свои покои - Раэндиль с интересом и удовольствием разглядывал комнаты. Комната оказалась двойной, но, в отличие от прочих покоев Цитадели, вторая комната не имела окон, оттого снаружи казалось, что комната одна. В первой, с окном, из мебели было только: широкий стол, заваленный книгами и свитками, несколько простых деревянных стульев, вешалка в углу. На вешалке висел изрядно истрепанный простой черный плащ. На полу были толстым слоем постелены разнообразные ковры и коврики местной работы. На стенах были укреплены кованые подсвечники из вороненого железа. Раэндиль узнал руку самого Наместника. Во второй - как бы спальне - стояла широкая кровать, застеленная серебристой пушистой шкурой неизвестного зверя, шкаф и еще пара стульев, простых, с жесткой деревянной спинкой. Мелькнула мысль - а зачем ему вообще кровать, он же не спит? Стены были завешены темными гобеленами с геометрическим узором, на них было развешано оружие - мечи, ножи. На стульях были небрежно разбросаны вещи - верхняя куртка, шелковая рубашка с необыкновенными, должно быть, из цельного аметиста выточенными, пуговицами. В общем - все до крайности скромно. Единственный элемент роскоши - умывальник в углу, не с кувшином, как у остальных, а с подведенной напрямую водой. В прочих комнатах таких не было, умывальники с водой, льющейся из трубы, укрепленной над ними, были только в коридорах Цитадели. Эти трубы, из которых лилась приятно теплая чистая вода, были для менестреля верхом черной магии. Он так и не поверил, что это - совсем не сложное устройство.

А в остальном - все намного проще, чем у самого Раэндиля - тот понатащил себе в комнату всяких вышивок и светильников, выклянчил у кастеляна кресло из библиотеки - уютное, глубокое и мягкое.

Такая простота несколько задевала Раэндиля, он едва ли мог точно выразить, почему. Ему казалось, что наместник такой могучей крепости, как Ангбанд, должен жить так же, как эльфийский король. Он слишком привык связывать роскошь и уважение. Но, искоса глядя на Наместника, он начинал понимать, что этому не нужно ни дорогих одежд, ни драгоценных украшений, чтобы иметь все, что он ни пожелает. Майа был силой и властью уже сам по себе, по сути своей, ему не нужны были атрибуты. Раэндиль чуть искоса наблюдал за ним, делая вид, что разглядывает оружие на стенах. Посмотреть там было на что - работа была редкостная. Но персона Наместника была куда как любопытнее.

Холод, вот что было в нем основной компонентой. То есть, где-то там внутри был и огонь - темное пламя недр земли - но на поверхности был только лед и мороз. Он был равнодушен - деланно ли, искренне ли - ко всему, что вызывало у обычного человека реакцию: чья-то боль, какая-то радость. Вежливое внимание - максимум, что можно было получить от него. Никогда не улыбающееся по-настоящему, слишком красивое для человека лицо, слишком яркие - абсолютно нечеловеческие - глаза невозможной зелени, оттенка налета на старой меди или отлива крыла селезня, с золотыми брызжущими искрами. Странно - но очень высокий и широкоплечий Гортхауэр не производил впечатления физической мощи. Весь устремленный вверх, слишком легкий, мягкий в движениях. Словно эльф, думал Раэндиль. И в самом деле, Наместник походил больше на эльфа, чем на человека. Очень пышные, крупно вьющиеся волосы дополняли это впечатление.

Гортхауэр задавал ему всякие, нелепые на первый взгляд, вопросы. Заставлял делать странные вещи - например, смотреть с закрытыми глазами на разные предметы в комнате. А потом вдруг заставил сделать вот это странное - и теперь менестрель лежал на полу, на мягких и чуть колючих коврах, не имея ни малейшего понятия, что же это было.

- Рассказывай, что ты видел. Говори.

Менестрель молчал. Не хотелось ему говорить вслух о том, что он увидел. Но Майа настаивал.

- Тебя. Другим. Внешне другим, - поправился он. - Но все же - тебя. Вода, много воды - и ты был в ней, под толщей. Потом - равнина, войска, клинок. Сломанный клинок, бьющий в горло. Еще какие-то лица, люди... Ты узнаешь, что такое смерть, если я понял смысл видения.

Майа поднялся, сел на стул, скинув на пол куртку. Менестрель обратил внимание на то, что Гортхауэр нервно сплетает и расплетает кисти рук - в тесно облегающих перчатках, длинные гибкие пальцы. Перчатки были как бы второй кожей, только угольно-черной. Раэндиль пытался понять, отчего же так, словно зачарованный, следит за каждым жестом Наместника, обращает внимание на мельчайшую деталь его облика. Он четко чувствовал, что между ним и Гортхауэром есть некая связь, установившаяся с момента произнесения слов заклинания Смерти. И, внезапно, он резким движением поднялся с пола, встал напротив Наместника, глядя на него сверху вниз. Стиснул кулаки, в которых напряженно билось желание ударить в это надменное лицо.

- Что ты сделал со мной?

- Если бы я сам знал...

На мгновение Раэндиль застыл, обескураженный такой наглой откровенностью - в голосе Майа не было ни малейшего сожаления, словно он просто оборвал с дерева лист, а не сделал нечто, возможно, опасное, с человеком. Потом его охватила ярость. Такой он еще не знал никогда, да и никогда не знал, что сможет собрать ее в такой багровый клубящийся шар и метнуть в противника. Он не видел ничего обычным зрением - только багровая пелена, но знал, что где-то там впереди Майа отшатнулся, как от удара плетью, стиснул виски обеими руками.

А потом его ударило серебряной молнией - по глазам, по лицу, - и отшвырнуло к стене так, что у него полностью перехватило дыхание от боли в спине. И эта молния стала скручивать его, прожигая в местах прикосновения кожу насквозь - так ему казалось... Он увидел глаза своей смерти - зеленые с золотом, теплые по цвету, но холодные, словно ледник...

И вдруг все кончилось - но не просто оборвалась боль, нет - сверкнуло что-то пламенным алым, его больно ударило в грудь. Где-то там далеко, он как-то знал это, такой же удар, только намного более сильный, пришелся по Наместнику. Раэндиль увидел опять комнату, предметы, Наместника, в точно такой же позе распластанного на противоположной стене, так же державшегося за грудь. А на пороге был силуэт человека и Раэндиль в испуге отвел от него глаза, едва взглянув. Ослепительно черное одеяние - глаза резала эта чернота, так, что нельзя было даже разобрать толком очертаний. Бледное пятно лица, видны на нем только глаза - мечущие молнии, леденящие душу. Над этими страшными глазами - венец с невозможно блестящим камнем. Мелькор. Стихия Гнева. Несущий смерть демон...

Раэндиль опустил глаза в пол и старательно считал квадратики на коврике под ногами. Гортхауэр тоже молчал, и, как ощущал краем чувств менестрель, чувствовал себя не особенно лучше. В комнате висело напряженное, тяжелое, как скала, молчание. Было страшно и тревожно, словно перед грозой.

- Что здесь произошло? Говори.

От звуков этого голоса у Раэндиля по спине потек холодный пот и затряслись руки. Больший ужас он испытывал только тогда, на Тропе Мертвых. Мелькор говорил на наречии Трех, но обращался не к нему. Голос Гортхауэра был деланно уверенным и спокойным - Раэндиль был достаточно чуток, чтобы распознать эту деланность.

- Он использовал магию против меня. Истинную Магию.

Гневные, страшные глаза уставились на Раэндиля. Он чувствовал, как ладони покрываются бисеринками влаги, леденеет дыхание. И вдруг пропало ощущение страха, сменилось теплом - таким, какое бывает, если пригреться на солнце. Он робко поднял глаза - перед ним стоял все тот же чародей из Тронного зала, с его мягким лицом и глубокими озерами глаз... Словно и не было миг назад воплощенного ужаса, карающего гнева.

- Разве ты не видел, он не понимает своей силы, делает это случайно?!

Резкий, гневный голос, обращенный к Майа, но уже не вызывающий панического страха. Просто - гнев человека, не ужас из глубин земной тверди.

- Случайно?! Да он меня едва не...

Тут Наместник запнулся, потом сделал нечто неуловимое, такое, от чего в воздухе повис неприятный звон, словно комариный писк. Какой-то яркий свет возник в промежутке между двумя Айнур. С трудом, напрягая второе зрение, Раэндиль увидел, нечто вроде черно-фиолетового смерча на месте Гортхауэра, пляшущего, вертящегося на месте. Внутри этой кляксы мрака порой вспыхивали и быстро гасли темно-алые и тускло-золотые полосы и пятна. Менестрель понял, что видит истинную форму Майа, для которого тело было лишь оболочкой, одеждой.

Но на месте Мелькора он не увидел ничего подобного, как не напрягал зрение. Все тот же человек, только в ало-серебряном, где-то по краю - ярко-синем ореоле. Какая-то мысль прошла по периферии его разума, и ушла куда-то глубоко. Вторым зрением он смог на миг четко увидеть лицо Владыки Ангбанд - тонкие, немного мелкие черты, большие темные глаза, чуть впалые щеки. Мягкий очерк губ, упрямый подбородок. Через все лицо, наискось - три багровые полосы, шрамы от когтей орла Соронтура. Они не портили лицо - смотрелись как-то отдельно, не связывались с остальным обликом. В общем - лицо было вполне человеческим, даже не сказать, что особо красивым, особенно в сравнении с точеным профилем Наместника. Обычное лицо, усталое и несколько безвольное даже, пришлось признать менестрелю. Он вспомнил эльфийские рассказы и едва не расхохотался - эльфы так красиво живописали страшного Черного Властелина, исполненного страшной мощи, огромного роста и с ужасающим обликом. Ах, если бы они знали, в чем на самом деле заключается мощь того, кого они звали Моргот Бауглир... Если бы понимали, что не надо быть огромным, чтобы быть страшным... Что пугать можно - вовсе не страшным огромным боевым молотом. Достаточно быть просто - Вала. Силой Воплощенной.

Четкое видение вздрогнуло и расплылось, почти пропало. Теперь он видел только причудливую игру света и цветов между Айнур.

Лепестки небывалых цветов, крылья сказочных птиц...

Далекая музыка и сильное тепло...

Звон тысяч серебряных колокольчиков...

Шелест трав на рассветных лугах...

Бессмертным богам слишком тесна человеческая речь. Они не сковывают себя паутиной громоздких слов. Не плетут виньеток пустых символов.

Жаркое темное пламя заполняет все...

Яркие языки багрового пламени обвивают его, жгут нестерпимо. Дыхания нет - как нет и самого Раэндиля. Нет его - он растворился в этих свивающихся в безумные лестницы спиралях, уходящих в небо. Пролился потоками воды. Нечем дышать - он не может никак понять, где же он, а где же обрывки чужого разговора. Просто разговора - беседы Богов.

Человеку нечего делать там, где встретилось двое богов. Он лишь мелкая песчинка между жерновами гигантской мельницы - и неминуемо будет размолот, раздавлен. Пусть никто не желает ему зла - нет иного пути для того, кто попался под ноги богам, идущим по алмазным дорогам..

- Хватит!.. - крик человека разорвал сеть, сплетенную разговором богов...

И были дни, наполненные до предела, и время летело, текло между пальцами серебристыми потоками звонких струй. Раэндиль учился магии. И учил его Мелькор. Что могло бы быть лучше для кого угодно? Но - с Раэндилем все было совсем не так, как могло бы быть с любым из жителей Ангбанд на его месте. Для него больше не было ничего и никого - только этот человек, так он называл его в мыслях, вслух он обращался к нему - Владыка, хотя ему и было разрешено называть его по имени. Да только не мог он выговорить это имя без кома в горле, без дрожи в голосе. Отчего - сам не знал, только в самом имени Владыки Мелькора было теперь для менестреля нечто особенное, священное. То, что не следовало поминать лишний раз без цели...

Он едва ли понимал, что именно с ним творится. Отчего он не знает и не желает знать ничего и никого вокруг, а только - его одного. Отчего ему хочется только быть рядом, слушать этот голос, получать ответы на свои вопросы. Какая цепь сковала его, безвестного человека, и Темного Валу. Раэндиль не понимал этого - и не хотел понимать, не хотел даже пытаться искать истоков этого странного чувства. Для чего - если вот здесь, в Тронном зале, у ног этого человека, сошлось все, чего он искал в жизни - дружба, любовь, вера, преданность, понимание. Потребность в служении и уважении к кому-то, которой он был до сих пор лишен.

Много лет одиноких странствий в нем копилась эта потребность - быть с кем-то, быть нужным. То, что люди отдают друзьям, родителям, возлюбленным, детям, животным и многим увлечениям - всем по какой-то части, пропорционально ценности этого для отдающего, все это, весь пыл одинокого сердца, желающего любить и верить, Раэндиль отдал одному. Это было странно, ненормально - человеку не подобает так относиться к кому-то, кем ни будь этот кто-то... Но Раэндиля это нисколько не волновало. Он был счастлив - впервые в жизни.

Быть слугой - разве дана ему честь стать помощником? Быть тем, что от него потребуют, неважно, пусть придется отдать жизнь. Что стоит его жизнь? Учеником, если повезет... А так - молчаливой тенью, счастливой уже одним фактом своего присутствия рядом. Отдать всего себя, без остатка. Мостом - под ноги, мечом - в руку, щитом, доспехом на груди - быть... Не высказать никогда этого всего, остаться молчаливой тенью, минутным силуэтом на пути, не задеть и ничем не потревожить покоя.

Уроки были интересны, хоть и сложны. Он не понимал, не понимал и его учитель, откуда у него способность к Истинной Магии, самой трудной и недоступной почти никому, кроме Айнур и Перворожденных Эльфов. И все же - талант был, яркий и сильный. Иногда это ставило Раэндиля в опасные ситуации - он не мог до конца овладеть собственной силой. Его наставник был терпелив. Вопросы можно было задавать до бесконечности - и всегда получать ответы. Странные, непривычные, переворачивающие с ног на голову все его представления об устройстве мира и истории Арды. Он жадно впитывал новое знание, верил всему - как можно было не верить?

Теперь ему доводилось присутствовать почти на всех военных советах и беседах с участием Владыки Ангбанд. Раэндиль был чем-то между личным секретарем и молчаливой тенью Владыки. Он внимательно наблюдал за Мелькором. Не мог не замечать каких-то черт, которые вызывали у него недоумение, порой даже разочарование. Владыка был иногда совершенно пассивен, там, где, даже на взгляд Раэндиля, требовалось действие. Иногда настойчиво требовал чего-то лишнего. И все же - Раэндиль поражался его острому уму, знанию человеческих душ, умению предсказать и предвидеть какие-то события. Он не был безупречен - но ему не было равных среди остальных. Еще странным казалось, что основная роль в управлении Цитаделью принадлежит все-таки именно Наместнику, не самому Мелькору. Гортхауэр ведал практически всем, что происходило в Цитадели, обращаясь к Владыке только в сложных, спорных вопросах. Раз он спросил Гортхауэра об этом. Тот только резко дернул щекой - после памятной обоим стычки между ними не было никакой взаимной симпатии - и после паузы буркнул нечто вроде: "Так было не всегда..." и замолчал. Выражение на его лице к дальнейшим расспросам не поощряло. Раэндиль до конца ответа не понял - но ничего не сказал ни тогда, ни потом.

Но - ни один из замеченных недостатков не изменял его благоговейного преклонения перед Мелькором. Скорее - наоборот, укреплял его любовь и преданность. А многие часы, проведенные вместе, только усиливали его веру в этого человека. Человека, так он думал, хотя и боялся этой темы. Ее время еще не пришло, а пока было еще немало тем для беседы.

- Что такое Тьма?

- Тьма - антитеза Свету. Одно из двух мировых начал. Они не существуют друг без друга, хотя могут и бороться между собой.

- Чем они отличаются друг от друга?

- Тьма задает вопросы, Свет отвечает на них. Тьма - вечный поиск, движение. Свет - накопление найденного, неподвижность.

- Но почему твои братья воюют с тобой? Разве они этого не понимают?

- Не знаю, может, и не понимают. Но - Творец создал нас разными, начертал каждому свой путь. Мне он доверил хранить пути Тьмы. Им - пути Света. Когда-то, в начале времен, мы не смогли договориться. И нас разделила вражда. Это плохо. Но еще хуже - если кто-то из нас уйдет со своих путей, тогда Равновесие необратимо сместится...

- Что же такое это Равновесие, чем оно так важно?

- В мире должно быть примерно поровну Тьмы и Света. Я не говорю - "поровну", это-то и есть Равновесие. Оно невозможно, в нем нет жизни, движения. Но - если какое-то из начал преобладает над другим настолько, что побеждает его - жизни тоже не будет. Потому что - нельзя жить в одном Свете, или в полной Тьме.

- Так выходит, что жизнь возможна...

- Да. Жизнь Арды балансирует на тонкой полосе по обе стороны лезвия клинка-Равновесия. Очень тонкой - и не дать ему сместиться и есть наш долг. Всех Валар. Долг перед Эру Творцом. Иногда это приобретает странные, подчас - жестокие формы. Но - хуже смещения Равновесия не может быть ничего...

- Каким хотел видеть мир Эру? Что такое Диссонанс?

- Диссонансом мои братья и сестры назвали мой вклад в Темы Эру. Оттого, что, идя другими путями, не смогли до конца понять и принять его. Что же касается замыслов Эру... Умеешь ты задавать вопросы, мальчик... Никто из нас не в силах постигнуть всего Замысла, даже большей его части. Хотя мы и есть воплощенные части этого Замысла. Возможно, он хотел видеть мир таким, какой он вышел сейчас - беспокойным, изменчивым. Развивающимся. Возможно, ошибаюсь я, а правы мои собратья - полным покоя и тишины. Но покой мне был чужд изначально...

- Был? А теперь?

И долго Раэндиль ждал ответа, сидя на ступенях Тронного зала, по привычке избегая смотреть Мелькору прямо в глаза.

- А теперь - я сам хочу его. Покоя, освобождения. Я слишком долго и верно исполнял ту миссию, что возложил на меня Эру Творец. Миссию Хранителя путей Тьмы в Арде. Но - сила моя на исходе... Я стал человеком, я стал смертен. Скоро я уйду совсем...

Когда терпение Владыки кончалось - а оно было велико, но отнюдь не бесконечно - и его мягко, но твердо выпроваживали, Раэндиль отправлялся теперь в те места, где собирались вечерами люди - в каминный зал, в библиотеку, в зал для танцев. Ему отчего-то не хотелось больше быть одному. Было даже страшно. Страшно было засыпать - слишком странными, тягостными были сны. Не помогали травы целителей, магические приемы, изученные им. Наедине с самим собой ему всегда было тревожно. Некое умение, которое он еще только начинал осваивать - способность предсказывать будущее или смотреть в прошлое по собственному желанию, было этому причиной. Он никак не мог поставить заслон между своим разумом и приходящим откуда-то извне знанием. А общение с людьми отвлекало, успокаивало.

Здесь умели работать, умели и отдыхать. Рано ложились, рано вставали - но недолгие часы между окончанием работы и сном проводили весело и приятно. Кто-то слушал певцов, другие спорили о чем-то в других комнатах. Сказители рассказывали сказки. Молодежь часто, почти каждый вечер, устраивала танцы. Танцевать здесь умели абсолютно все - да еще как танцевать, такого изящества он не встречал нигде и никогда. Умели владеть своим телом, каждой его мышцей. Умели - и гордились этим, демонстрировали свою силу и ловкость в каждом танце, в каждой игре. Очень часто устраивались турниры во дворе Цитадели - соревновались в стрельбе из лука, бое на мечах, верховой езде. Парни и девушки - на равных, и нередко именно девушки и побеждали. Этому не удивлялся никто, кроме менестреля. Его подружка Лаххи, например, метала ножи лучше чем все те, кто пытался с ней в этом соревноваться. Может, и были другие - воины границ, взрослые, предпочитавшие не участвовать в подобных забавах, - но он еще не видел, чтоб кто-то обыграл Лаххи.

Элентари блистала в мечевом бое, хотя всего только пару раз соглашалась участвовать в поединках, и никогда - в целом турнире. Она была слишком горда, чтобы удовлетвориться не первым местом, а, несмотря на хорошую выучку, многим парням она все же уступала. Вообще, здесь это первенство было весьма условным - в настоящем бою все они были бы смертельно опасными противниками, даже самый последний из состязающихся. А тут преимущество определяли мельчайшие детали умения. Воинское искусство становилось здесь больше, чем просто умением пользоваться мечом для обороны и нападения. Искусство ради искусства - тонкое, отточенное, прекрасное само в себе.

С молодежью было интересно беседовать - о чем угодно, хоть об их жизни, хоть о разведении свеклы. Все молодые здесь сочетали совершенно неотразимым, обаятельнейшим образом прагматизм и педантичность с увлеченностью и искренностью. Сдержанные, спокойные, слова веские и уверенные - трижды подумают, прежде, чем сказать вслух что-либо. Но - глаза-то горят, вспыхивают ярким светом, когда кто-то что-то говорит. И видно, что это-то и есть настоящее, там, под этой манерой ровного поведения. Огонь подо льдом. Какие же замечательные ребята, радовался Раэндиль. Впрочем - в последнее время он радовался всему, что не встречал бы. Все здесь казалось ему гармоничным - только лишь потому, что во всем он видел тень влияния Владыки.

Сегодня у камина спорили о новой песне кого-то из местных менестрелей. Песню Раэндиль уже слышал и она ему особо не понравилась - так, какие-то красивости, без особого смысла - на первый взгляд. Но вокруг нее компания из пяти парней и четырех девушек лет от пятнадцати до двадцати - уже взрослые, выбравшие Путь - развела такую дискуссию, что Раэндиль решил прислушаться повнимательнее. Слишком часто он упускал многое только потому, что не трудился вникнуть во что-то поглубже.

- нет, мне все же кажется, что если в песне слишком много сравнений, да еще таких... ювелирных, то что-то в ней все-таки теряется. Словно не о человеке речь идет, а о коллекции драгоценностей.

Говорила девушка лет семнадцати, с забавной прической из многих тонких косичек, к каждой был привязан цветной шнурок. Раэндиль подметил забавную особенность здешних подростков и молодежи: все они были одеты, так же, как и взрослые, предельно просто и аккуратно. Мало украшений, спокойные цвета. И вдруг, в какой-то момент, им казалось забавным выглядеть совсем по-другому. Яркая ткань или множество разнообразных, мало сочетавшихся между собой украшений, забавные и нелепые прически, вещи - не по размеру. Они не делали этого всерьез - они играли, лукаво озирая окружающих, зная, что их никогда не будут воспринимать иначе, чем своих детей - умных и воспитанных, просто развлекающихся таким вот образом. Но - игра была игрой, а еще - это был поиск себя, своей индивидуальности. Выдумывание новых шуток над самим собой - что могло быть более интересным и полезным? Период такого веселого хулиганства длился обычно не более пары месяцев, но доставлял всем немало удовольствия.

Лаххи как-то, по секрету, поведала ему, что в прошлом году ухитрилась выдумать совсем уникальное безобразие - повесила себе на грудь настоящую чугунную сковороду на веревочке. Сковорода была утащена с кухни. Было тяжело и неудобно - зато такого еще никто не выдумал, и друзья были в полном восторге. Кончилось это не менее забавно - в столовой это заметил Наместник, сковороду отнял, а саму Лаххи, которой он вообще уделял внимания больше, чем остальным детям Цитадели, пообещал публично выпороть. На что нахальная девчонка ответила, дескать, если ты - так с радостью. Это было хамством, и сама Лаххи это прекрасно знала - здесь было принято относиться к старшим как по возрасту, так и по положению, с уважением и говорить вежливо. И все же снисходительность Наместника к молодежи была известна всем. Он мог быть строгим с кем угодно из взрослых. Накричать, отругать, наказать за проступок. Но если виновник был молод - ему прощалось многое. Вот и тогда он предпочел молча уйти, оставив Лаххи маяться сознанием неправильности своего поступка под недоуменными взглядами приятелей. Что, на взгляд Раэндиля, было весьма полезно и поучительно.

Раэндиль заметил, что уже не слушает беседу, думая о своем. Мысли опять привели его к Наместнику - он яростно скрипнул зубами: Майа превращался в его навязчивую идею. Словно больше и не было никого вокруг. А между тем - дискуссия продолжалась своим чередом.

- Но разве же не красиво и поэтично сравнить твердость характера с адамантом, глаза возлюбленной - с изумрудом? Ведь мы же любуемся драгоценными камнями, когда смотрим на них. Так почему им не место в песне?

Судя по всему, разговор ходил по кругу уже не один раз. И тут девочка с косичками впервые обратила внимание на Раэндиля. Он почувствовал ее взгляд, поднял глаза.

- Скажи нам ты, что ты думаешь об этом. Мы знаем, ты - менестрель, многое видел. Наверняка, ты знаешь, кто больше прав.

Раэндиль опешил. Было мучительно неловко - словно его застигли на месте преступления. На самом деле ему был совершенно безразличен предмет спора, и мнения у него никакого не было. Но почему-то признаться в этом было крайне стыдно. Он задумался на несколько минут. Ребята терпеливо ждали его ответа. Молчали.

- Знаете... Не в том дело, каковы сравнения. С чем сравнить глаза и характер. И сравнивать ли его вообще. А только в том, нравится ли эта песня людям. Я заметил - песня может быть сколь угодно красивой - и ее никто не захочет слушать. А может быть совсем простой, нескладной - и ее будут любить все равно.

Раэндиль говорил, с большим трудом подбирая подходящие слова - ему все казалось, что говорит он что-то не то. Но слушали его внимательно и с интересом. Выслушали, помолчали. А потом, как водится, попросили спеть. И не отпускали допоздна. В комнату пришли еще и еще люди - постарше, часть из них он знал в лицо, часть - еще нет. Он пел, удивляясь, как же здешние люди любят музыку - слушали его внимательно и увлеченно, мелодии, даже самые незатейливые, вызывали отклик у всех. Раэндиля среди прочих привлекло одно лицо - мужчина чуть старше тридцати на вид, в черной одежде. На рукаве вышивка пограничника. Суровое лицо, насупленные брови, неулыбчивые губы в жесткой складке. Темные узкие глаза - какие-то неприятные, тяжелые. Он внимательно слушал пение, но даже от него не разглаживалась морщина между бровями. Раэндиля он смущал своим взглядом.

Когда все разошлись, а Раэндиль, как обычно после таких концертов, сидел, отдыхая, у камина со стаканом вина, пограничник остался и сел напротив него. Налил себе вина. Неожиданным резким движением протянул ему руку. Крепкое пожатие, даже слишком. Жесткое, как глаза пограничника.

- Я Ангрен Ар-Кано, главнокомандующий Пограничья.

- Раэндиль. Менестрель.

- Ты родом из окрестностей Нарготронда, но давно там уже не был. Жил у эльфов, был на дальнем юге. Здесь не более полугода.

Раэндиль аж подскочил на своей лавке. Расплескал на колени вино. Он никому тут не рассказывал, даже вкратце, свою биографию. В Средиземье он тоже особой известностью не пользовался.

- Откуда ты узнал - ты что, знаешь меня?

- Не волнуйся так, - пограничник чуть улыбнулся, скорее, глазами, чем лицом. - просто я услышал это в твоем выговоре.

- Что, в двух словах?!

- У пограничников чуткий слух. Слишком часто мы сталкиваемся со шпионами.

- И - что вы с ними делаете?

- Ну уж не денег на дальнейшую дорогу даем...

- А что вообще вы делаете на границах, как живете? Расскажи, если это не секрет.

- Не секрет - даже если ты решишь поделиться сведениями с нашими противниками, особой пользы им это не принесет. Наши посты расположены цепью вдоль по всем границам. Это небольшие заставы, по несколько человек. Остальные силы расположены чуть в глубине - несколько крупных бригад, так, что они успевают достичь места нарушения границ очень быстро. Задача постов - определить число нарушителей и направление движения, послать гонцов в ближайшую бригаду.

- А кто ведет боевые действия? Не охрану, а именно войну?

- Орки под командованием Наместника. Или тех, кого он назначит. Нас почти не используют для подобных вещей. Пограничники - защитники, не захватчики. К тому же - в последние годы мы ни с кем не воюем вообще. С кем? Средиземье лежит в руинах, ты видел сам. И не всему, что происходит, виной мы. Далеко не всему.

- А кто же, по-твоему, виноват? Тебе ведь виднее оттуда, с границ...

- Вряд ли я могу так просто ответить тебе. Как среди многих племен найти виновного? Виновных много. И все же я полагаю, что это Нолдор. Только они виновны во вражде между Эдайн и Цитаделью. Они используют Три племени для своих войн. А что делить людям - им ведь не нужны Сильмариллы, да и не получат они их никогда. Нолдор не допустят. Земли в Средиземье довольно, а наша власть ей только на благо. Посмотри на те племена, что живут под нашим протекторатом от крайнего Севера до южных границ. Разве так живут Друзья Эльфов? Нолдор надменны, а Синдар боятся идти наперекор им - они слишком легко берутся за мечи.

- Но был ведь и Фелагунд...

- Он был один такой. А его родичи - совсем другие.

Раэндиль понял, что совершенно согласен с Ангреном во всем, что касается племени Нолдор, да и в остальных вопросах. Ему действительно казалось, что если власть Ангбанд распространится на весь Белерианд, это будет для него благом. Не будет междоусобных войн из-за паршивой эльфийской побрякушки, которая уже никогда не отмоется от крови Людей и Эльфов, что запеклась на ней. Не будет многих распрей. Будет покой и порядок - порядок Цитадели: жесткий, но удобный всем, кроме тех, кто хочет войны ради войны. А таких - уничтожить, как бешеных собак.

- Но почему же тогда вы не захватите Белерианд? Отчего медлите?

- Наместник копит силы для решающего удара. Долгая война обескровит в первую очередь нас самих. Она должна быть быстрой и победоносной. Год, может, два - и Белерианд ляжет к нашим ногам.

- И ... что же тогда?

- Я могу лишь догадываться - знают лишь Владыка и Наместник. Возможно, Нолдор будет предложено отправиться обратно в Аман. Синдар - прекратить любые боевые действия, да они их почти и не ведут. Трем - сложить оружие и занять любые земли королевств Нолдор. Обрабатывать земли, охотиться, да что в голову взбредет... Мы не можем установить диктатуру - только лишь управление, которое будет по нраву всем. Нас слишком мало, чтобы удержать Белерианд голой силой.

- А ведь им можно предложить многое...

- Вот именно - наши знания и умения. Лекари и учителя. Оружейники. Коновалы. Так же, как тем племенам, что уже под нашей защитой.

Догорела свеча в светильнике на столе. Ангрен ушел, допив залпом второй стакан вина, а Раэндиль все сидел в комнате, освещенной лишь багровыми отсветами угольев в камине. Думал об Ангрене. Суровый и мрачный, пограничник тем не менее ему понравился. Сильный, смелый. Уверенный в себе. Наверняка, хороший командир. С такими людьми - да разве может быть что-нибудь большим благом для Белерианда - если Цитадель покорит Белерианд. Уйдет за море Непокой Арды. И будет жизнь. Такая, как здесь. Единственно приемлемая.

- Возьми меч вот так. Этой рукой - под самую гарду. Легче, это же не дубина. Легче! Одними пальцами, не всей кистью. Левую руку - на набалдашник. Нет, это не набалдашник. Не пальцы, ты что, в самом деле - ладонь. Обопри на ладонь. Слегка. Как удочку, Эру Милосердый, а не как весло...

В Цитадели говорили - человек способен выучиться чему угодно. Было бы желание. То ли с желанием у Раэндиля были большие проблемы, то ли все-таки они ошибались. По крайней мере, наблюдая за процессом обучения Раэндиля, можно было бы усомниться в справедливости этого высказывания. Потому что - желание у него как бы и было. Вернее, не желание - любопытство. Ему нравилось наблюдать за сражающимися в учебных поединках воинами. Нравилось разглядывать оружие, держать его в руках. Когда он поймал себя на том, что с интересом вертит в воздухе очередной клинок, он удивился до крайности - еще недавно сама мысль о том, чтобы взять в руки смертоносную сталь вызывала у него отвращение и страх. А теперь ему было забавно и интересно. Он искренне восхищался работой - боевые качества клинка он оценить не мог, так как не умел совершенно им пользоваться.

И однажды, когда он заговорил с Владыкой об красоте здешнего оружия, тот заметил:

- Да, а почему бы тебе не научиться самому? Если хочешь - я попрошу Гортхауэра...

И Раэндиль задумался - а и правда, почему бы не попробовать? И совершенно серьезно собрался тренироваться, учиться. Перспектива очередного общения с Гортхауэром, который после того, как Раэндиль стал учиться у Мелькора, стал совершенно невыносим, была не самой приятной. Наместник цеплялся к нему по мелочам, норовил всякий раз отослать прочь от Мелькора, высказывался резко и обидно. У него неожиданно обнаружилось чувство юмора - да такое, какое лучше бы и не находилось, потому что Раэндиля удерживало от желания применить новые магические умения только клятвенное обещание, данное Владыке: "никогда не применять магию против других". И мучительно хотелось размахнуться хорошенько, да и залепить кулаком прямо в эту надменную физиономию. Шутки прямо-таки сочились ядом.

Но - учителем он был великолепным. Тут терпения ему было не занимать, какие бы самые нелепые промахи Раэндиль не допускал. Объяснял по многу раз одно и то же - спокойно, никогда не повышая голоса. А вот окружающие подобной деликатностью не отличались. Даже весьма спокойные и старавшиеся никогда не вмешиваться в чужие дела жители Цитадели расставались с этой привычкой на время, пока Раэндиль пытался помахать мечом. У него все выходило наперекосяк, особенно поначалу. Для местных, которые учились этому еще в детстве, его неуклюжесть была, конечно же, особо забавной. У них вызывало искреннее недоумение то, что кто-то во взрослом возрасте не умеет пользоваться оружием.

Раэндиль не особо усердствовал. Когда ему говорили выполнить какое-то упражнение пару тысяч раз, он останавливался от силы на двуста в полной уверенности, что действительно понял и выучил все. А через день он уже не мог ничего повторить. Для серьезного обучения он был слишком несерьезен и поверхностен. Основные приемы он еще как-то сумел освоить - но дальше... Надо было приложить куда больше внимания и тщания, вложить душу. А Раэндилю это было не особо интересно. Его всерьез интересовала только магия, да беседы с Мелькором.

К нему относились по-мягкому, снисходительно. Не так, как относятся к человеку в чем-то уступающему тебе и оттого низшему. Так, как относятся к ребенку, в чем-то необыкновенно талантливому, но все равно - ребенку. Не ждали никаких подвигов или даже просто умения делать то, что умеют делать они. Принимали его таким, какой он был. Ценили его талант певца и поэта, не обращали внимания на промахи. Раэндиль сумел стать тут своим - и необыкновенно этим гордился. Что бы он не делал - приставал к мастерам с просьбой показать что-нибудь, позволить попробовать сделать самому, отвлекал разговорами и расспросами занятых делом людей, задавал наивные вопросы - ему никогда не делали замечаний, не отсылали прочь. Если он мешал серьезно - его попросту не замечали. Если же была какая-то возможность уделить ему внимание - его уделяли.

Во всем было странное чувство - ты не один. Не один. Рядом есть люди, которые всегда придут тебе на помощь. Которые не оставят тебя в трудную минуту, потому что ты - один из них. Один из членов странного братства, которое объединяло всех живущих здесь. Ты не один - какое необыкновенное состояние. Рядом с тобой - радость и печаль. Ответственность - ведь не только ты можешь обратиться за помощью и поддержкой, этого всегда могут попросить и от тебя. И Раэндиль привыкал - не сразу, постепенно - к тому, что вокруг него всегда будут эти люди, эти лица. Раньше ему казалось - нет ничего ужаснее, когда вокруг одни и те же люди. От них хочется сбежать прочь, укрыться. Они следят за тобой, они хотят узнать о тебе все - чтобы потом ударить больнее... А теперь он сам хотел видеть одних и тех же немногих, зато совершенно особенных - выбранных им самим - людей. Его друзей. Их было несколько человек - Лаххи, Тонион, Лаурэлен, ее муж. И он хотел общаться с ними сейчас, через год и через десять лет. Делить беды и радости. Наслаждаться этим великим даром - дружбой.

- Владыка! Что есть для человека имя? Просто ли набор звуков, красивое слово? Отчего ваши имена так подходят тем, кто их носит?

- Нет, конечно же, не просто набор звуков. И - не просто слово. Имя отражает всю суть человека, несет в себе отпечаток всей его судьбы. Оно может сказать очень многое тому, кто умеет слушать. И тому - кто умеет сам давать имена.

- Как это - уметь? Ты умеешь?

- Я действительно умею. Как - а как ты видишь будущее, ты можешь точно объяснить? Можешь точно рассказать, как это происходит?

- Нет, не могу. Даже сейчас - научившись чему-то. Слишком многие вещи не описываются словами. Слова подходят отнюдь не для всякого описания. Ими так легко говорить о простых вещах, о тех, что можно потрогать руками. И - едва ли можно рассказать о чувствах и магии.

- Видишь - ты уже так много понимаешь. Я рад за тебя. Ты не только хороший ученик, ты еще и приятный собеседник. И, - тут Владыка помедлил, с мягкой усмешкой глядя на расплывающегося от счастья менестреля, - нужный помощник.

Раэндиль не мог вымолвить ни слова вслух, не мог и собрать четкого образа для Неслышной Речи. Его переполняла едва ли выразимая хоть каким-то образом радость. Его - назвали помощником. Незаслуженно, Эру Милосердый, совершенно незаслуженно - от него же только беспокойство, он надоедает своими расспросами и вечным присутствием. Помощник - да в чем, в самом деле может помочь ему?! Записывать за ним под диктовку, да отыскивать членов Совета, если те не услышат мысленный зов. Приносить книги и бумаги, если понадобятся. Вот, пожалуй, и все... И все же - сказал, похвалил. Ведь он никогда не лжет. Значит - это правда...

Раэндиль вскочил с кресла, в котором сидел - по обыкновению, на самом краешке - и вскинул вверх руки, ладонями к потолку. Широко раскрыл пальцы. Взмахнул кистями рук, в странном жесте, который шел, казалось, из самой глубины его сердца - такого он не учил среди заклинаний и знаков, такого заклинания еще не было. Оно рождалось прямо здесь, сейчас. И из его рук, сложенных горстью над головой, неожиданно посыпались яркие серебряные искры. Крупные, блистающие, волшебно прекрасные... Они гасли в воздухе, не долетая до пола совсем немного - гасли в полете, коротком и ярком. Раэндиль замер звонкой струной, натянутой тетивой лука, устремленного в сердце мира. Сейчас он был весь - эта магия, этот удивительный серебряный дождь, пламя, которое не могло зажечь ничего, кроме чьего-то сердца...

Поток искр постепенно угас. Раэндиль медленно опустил руки, бессильно и смущенно глядя на Мелькора. А тот смотрел на него с искренним восхищением, и именно от этого взгляда менестрель окончательно смутился и сел, стараясь не поднимать глаз. Он и сам не понимал, что на него нашло. Легкие шаги... Рука на плече - первое прикосновение Владыки к нему. Какая же у него легкая рука. И перчатка не удерживает жара, исходящего от ладоней Валы, так, что можно и обжечься.

- Вот, мальчик - вот и твое истинное имя.

Раэндиль вскинул непонимающие глаза - глубокие заводи в зимней степи, голубое на белом. Не мог никак найти хоть одного слова, жеста. Как же рассказать ему о том, чем полна душа? Имя... Какое же дашь ты мне имя, господин мой, учитель мой?

- Тэль-Тинни.

На здешнем наречии это значило - Серебряная искра.

Обрести имя - не то, что дали тебе малознакомые люди, а истинное - то, что есть ты. Как это много... Как это светло и горько... Волна эмоций захлестывала его. И внезапно он понял - не надо ничего говорить. Не надо даже пытаться выразить все это. Есть то, что должно оставаться недосказанным, непроизнесенным. Всегда - как бы не рвались с губ слова любви и преданности. Потому что - сумей сохранить это в себе и доказать действием. Не оскорбляй своей любви клятвой. Истинной верности не нужны обещания. Мелькор смотрел прямо на него - и в его глазах Раэндиль читал подтверждение своим мыслям. И было молчание, что выше слов...

Раэндиль произносил про себя певучее слово, и понимал, что оно созвучно всей его душе. Что оно есть сам менестрель, весь он, вся его прошлая и грядущая жизнь, заключенная в мягко льющихся звуках. И все же - было смутное желание не слышать, не знать этого. Спрятаться в раковину глухоты и слепоты, не дать влиться в себя магическим звукам.

Потому что это было имя-предсказание.

Потому что серебряные искры слишком быстро гаснут в полете...

Он жил здесь уже полтора года - а они промелькнули, словно один месяц. Дни летели опадающей с деревьев листвой - легко, без сожалений. Дни, заполненные новым знанием. Вечной радостью бытия. Это было невозможным, невероятным. Он с трудом вспоминал дни, когда был так скучно-скептичен, и не верил, что это - он. Разве мог я, удивлялся Раэндиль, настолько ничего не понимать. Не верить в очевидное? Не уметь доверять и видеть? Как, как он мог быть настолько глух ко всему? А жизнь до прихода в Ангбанд - разве она вообще была, разве так могут жить люди: без надежды, без веры, без любви...

Все это теперь казалось ему просто ночным кошмаром - одним из тех, что снились ему не так уж редко. Но с кошмарами он теперь умел справляться, не боялся их. Даже получал удовольствие от страха во сне, потому что давно не испытывал его наяву. А память немногим отличалась от сна. Разве что - была менее красочной. Менее интересной. И ему уже казалось, что на самом деле он родился здесь, в день, когда очнулся после пути по морозной степи.

Он не до конца понимал причины таких перемен. Не понимал, да и не хотел знать. Главное - оно было. Было хорошо. И он суеверно боялся лишний раз задумываться надо всем этим. Если это все же сон - то пусть он продлится подольше.

А причина этих перемен была рядом, просто он этого еще не знал. И едва ли ему было суждено узнать, как когда-то отчаяние одинокого человека билось стоном в этих стенах, явное, как дым над пожаром, для всякого, кто умел Слышать. Двое услышали Раэндиля. Один остался равнодушен и холоден - что ему за дело было до какого-то случайного чужака. И - ему было суждено позавидовать судьбе того, кем он пренебрег когда-то. А другой - хоть и был лишен почти всякой силы - все же захотел ему помочь. И - им было суждено соединить судьбы на долгие эпохи и многие миры.

...Он вошел в комнату Наместника - без стука, ибо был заранее приглашен. Воздух комнаты показался ему упругим, как вода, вытесняющим его обратно - не сразу он понял, что именно так осознал переполнявшую помещение темную, тревожную силу. Взгляд заметался по комнате, ища Гортхауэра. Тот сидел у стола, уронив голову на руки и пустым взглядом смотря на свиток со сломанной печатью перед собой на столе. Раэндиль замер, боясь пошевельнуться, издать звук - что-то страшное, неизбежное было совсем рядом, всего лишь за пол-шага до него. Он смотрел на Наместника почти с содроганием - он еще никогда не видел его таким: изломанная ветка, угловатый силуэт молнии - во всей позе, в сплетении пальцев, в наклоне головы, в линии плеч, неловко свернутых внутрь только одно - надлом.

Наместник поднял голову, не поднимая глаз и глухо сказал одно только слово:

- Война...

Потом поднял глаза и еще раз - мокрой веткой по лицу, градом по молодым посевам хлестнуло - глаза у него были абсолютно неживые. Словно мрамор, дерево, шероховатая ткань - ни выражения, ни блеска. Шлифовальный камень, дорожная пыль.

- С кем? Опять с Нолдор?

- С Воинством Запада. Донесение пришло, из Гаваней.

Раэндиль медленно опустился на стул перед Гортхауэром. Протянул руку, робко дотронулся кончиками пальцев до руки Наместника - как всегда в черной перчатке - лежавшей поверх донесения. Тонкая кожа перчатки - а под ней словно пустота. С таким трудом достигнутое взаимопонимание рушилось вновь. "И все же - первым он позвал меня!". Он уже понимал, что это - конец, но надежда еще оставалась - и он заговорил, неуверенно, торопясь, взахлеб:

- Ну, это же не страшно, это же уже такое было... Да это все ерунда, правда - это, верно, еще один поход Нолдор, какое там Воинство?! Что ты, в самом деле...

Раэндиль едва подавил визг - с такой силой рука Наместника прижала его ладонь к столу, что ему показалось: трещат кости. Потом он ослабил хватку и швырнул ему на колени свиток. Раэндиль взял его и, не веря своим глазам, начал читать. Дочитав до конца он все понял. Гортхауэр следил за ним напряженным взглядом. "Сто пятьдесят кораблей. Двадцать воинств по пятнадцать тысяч - валинорских эльфов и Майар, под предводительством Валы Тулкаса. А еще - к месту высадки подтягивались люди и эльфы Белерианда.

- Двадцать дней. - негромко сказал Гортхауэр.

- А? Что?

- Они будут под стенами Ангбанд не позже, чем через двадцать дней. Если даже бросить все силы орков...

- А Владыка знает?

В воздухе повисла мучительно ощутимая пауза. Гортхауэр тщательно отводил глаза от взгляда Раэндиля, который пристально на него смотрел. Раэндиль попытался заговорить мысленно - Наместник словно укрылся за глухой стеной. Не зная, что еще сказать или сделать, Раэндиль скручивал и разворачивал обратно свиток, мусоля его края. Наместник упрямо изучал рисунок на ковре.

- Вот потому-то я тебя и позвал. Пойдешь со мной.

Ах, как трудно надменному Майа было сказать эти слова - признаться в том, что ему нужна помощь, да еще от кого - от какого-то простого смертного, без роду, без племени, вообще чужака. Раэндиль понял это так же, как в последние два года понимал многое скрытое и тайное в душах людей - уроки Владыки не проходили даром. Оттого он не возразил ни слова, не посмев отказать Наместнику. Хотя присутствовать при диалоге двух Стихий Арды ему хотелось менее всего прочего. Однажды он уже мог убедиться, что это - не для смертных. Но бросить Гортхауэра в такой ситуации он не мог - и сам удивился, почему. Раэндилю часто казалось, что он ненавидит это существо, боится и желает ему всяческих несчастий - слишком часто тот бывал жесток и несправедлив к нему. Но - вот пришла беда и штормовой волной смыла все наносное. И оказалось - нет между ними ни вражды, ни ревности. А есть только общая любовь к одному и тому же в этом мире. К Цитадели. К населяющим ее людям. И - к Владыке.

Раэндиль сидел на ступеньках позади Гортхауэра и следил, как Мелькор читает донесение. Каждая секунда была длиной с год - так ему казалось. Он смотрел на Владыку, и - как всегда - не мог сдержать своих чувств. Все, все для него было в этом человеке, он давно не называл его как-то иначе. Весь бескрайний мир, вся его сила и красота - вот здесь, в нем. В том, кто не жалел себя, тратя силу, воплощаясь в этот мир. В том, кто столько раз ошибался, совершал жестокие поступки, терпел сокрушительные поражения, начинал все заново. И был велик в каждом таком начинании. Потому что - всегда был искренен. Даже в самые черные часы. И - любил этот мир, в котором его трудов была едва ли не наибольшая часть. И пусть сейчас он был едва ли намного сильнее самого Раэндиля - разве это что-нибудь меняло?

Мелькор дочитал, разжал руку - и свиток мягко спланировал на пол, упал, зашуршав. Потом поднял глаза на Гортхауэра - Раэндиль привычно опустил взгляд чуть в сторону и вниз, так чтобы видеть Владыку лишь боковым зрением. Он все еще не умел выдерживать его взгляд в упор. Наместник положил руку на плечо Раэндилю и слегка оперся на него. "Да, - привычно съехидничал в мыслях менестрель, - видно важные дела творятся на свете, если могучие мира сего опираются на малых." И тут же одернул себя - смеяться было вовсе не над чем, просто он не хотел верить в то, что привычному укладу оставалось жить не более, чем три недели.

Словно алый цветок - три полупрозрачных лепестка и пламенеющая сердцевина - расцвел между Айнур. Раэндиль знал, что так он видит ту странную форму речи, какой говорили меж собой Вала и Майа, когда были наедине. Он, в силу своих странных способностей, мог разбирать частично эти беседы - едва улавливая смысл, чуть лучше - эмоции. Сейчас он слушал во все уши, если это слушалось именно ушами. А чем именно он слушает, Раэндиль обычно не задумывался - после каждой попытки понять, как же это получается, получалось вдвое хуже.

- войска и жители должны быть отведены на восток...

- брошу орков на защиту...

- племенам - приказ не участвовать...

- слишком мало оружия и доспехов...

Раэндиль не особо вдумывался в слышимое - он и сам мог бы отдать подобные приказы. Его больше занимало то, отчего пальцы Наместника все крепче впиваются ему в плечо - что же такого было в разговоре, или должно было быть, что Майа, без единого слова, не меняясь внешне в лице, выслушивавший и вести о смерти друзей и детей, и многое другое, сейчас не мог совладать с собой.

- нет, Артано, я никуда не уйду!

- Уйдешь! Вместе с людьми Цитадели на восток, за горы!

- пойми, я не могу...

- почему...

Изумрудные, фиолетовые искры рассыпаются на каждом "слове"...

Извивы металлических лент, россыпи болотных огоньков...

Крыло сказочной бабочки трепещет на ветру...

- Им нужен я. Они пойдут за мной куда угодно. Вас преследовать не станут, если найдут меня. А так - погибнут люди. Все погибнут.

- ... наплевать - но ты-то уйдешь...

Хлестнула голубая молния - ударившись в золотой щит. В воздухе ощутимо запахло грозой. Вокруг Наместника закружилось серебристое сияние, все теснее охватывавшее его - и внутренний круг алого пламени, вращавшийся в другую сторону, не мог разорвать его.

- ты подчинишься мне...

- НЕТ!

Кокон серебряного света подхватил Гортхауэра, который сейчас был похож не на человека, как всегда, но на черный сгусток ночи, в котором пульсировали фиолетовые и багровые вспышки - так видел вторым зрением Раэндиль - и швырнул с силой о каменный пол зала. Сверкнул ослепительно белый сполох. На какое-то время Раэндиль потерял способность видеть. Когда он все-таки разглядел зал - Владыки не было, а Гортхауэр полулежал на ступенях, все еще в той позе, в которой упал под воздействием Силы.

- Вот так-то... - растерянно сказал Раэндиль - и осекся. Оттого что увидел - Наместник стучал кулаком, обтянутым перчаткой, по каменной ступени, на которой ни оружие, ни что-либо иное не могло оставить и крошечной царапины. Стучал - и ступенька крошилась под его ударами. Осколки обсидиана разлетались по залу.

Расчет Наместника оказался ошибочным - еще не минул пятнадцатый день от прихода известия, а войско Валар уже приближалось к границам земель Ангбанд. Тому было две причины - само войско двигалось быстрее, чем можно было бы предположить и Орки, которых Гортхауэр, не жалея, бросал в бой десятками отрядов, не выдерживали натиска Майар Валинора. Как нагретый нож через масло, проходили стройные фаланги через совершенно не способную к бою при таком соотношении сил орочью массу. Магия Валинора, которой так и светились завоеватели, была страшна и отвратительна детям ночи и тьмы.

Из Цитадели ушли еще не все обозы с мирными - женщины, дети, пожилые мужчины - жителями, не говоря уже об гарнизонах Цитадели, а на темном еще по утрам горизонте уже были видны черные полосы дыма от пожарищ. По ночам тонкая полоска горизонта была багрово-красной - горели захваченные укрепления, поселения орков, деревни, оставленные жителями западной части земель. В укреплениях почти не было людей - наступающих встречали только Орки, да лишь несколько командовавших ими ангбандцев.

Те из них, кому, как и было задумано Гортхауэром, удавалось спастись, покидая крепости в последний момент, рассказывали, что воинство Запада не проливало крови напрасно - крови людей. Так, войско прошло через деревню, которая отказалась покинуть свои дома и скрываться в лесах - но вреда никому не причинили. Оставленные же, пустые деревни сжигались под корень. А вот оркам пощады не было. Их не брали в плен - их просто убивали на месте. Для жителей Цитадели - а теперь и для самого Раэндиля - это было отвратительной и неоправданной жестокостью. Уничтожение целой расы просто потому, что она и слишком непохожа, но и - слишком похожа на тебя... Раэндиль привык к оркам, понял, что они хоть и не отличаются утонченностью вождей Нолдор, но вполне достойны места под солнцем Арды.

Последние обозы собирались в жуткой спешке - уже не брали с собой ни личных вещей, ничего - кроме небольшого запаса провизии. С каждым таким обозом уходил небольшой отряд воинов, в основном - самых молодых. Основной гарнизон еще был на местах - он должен был уйти последним. И все же времени не хватало. Не хватало телег, лошадей. А на горизонте можно было различить колонны войск и их развевающиеся знамена. Наместник метался по крепости, стараясь успеть везде - руководить обороной рубежных укреплений, следить за порядком при отходе жителей, командовать гарнизоном. От него шарахались прочь, едва заглянув ему в лицо, старались поскорее уйти с пути - раз, натолкнувшись на кого-то, он резким ударом швырнул человека на землю и поспешил дальше. На скуле у него расплылся багровый синяк, который он даже не собирался лечить, хотя для Майа это было совсем легко - налетел на что-то в коридорах, заполненных быстро бегающими людьми.

Все, что делал в это время Раэндиль - помогал собирать груз для беженцев и отсиживался в остальное время в своей комнате. Он не собирался никуда уходить, вернее, решил для себя, что уйдет только следом за Владыкой. А Гортхауэр усиленно пытался выпроводить его еще в первых рядах уходящих. Раэндиль пользовался тем, что Наместнику было большую часть времени не до него и старался пореже попадаться ему на глаза. Еще он проводил вечерние часы с Мелькором - как раньше. Они оба так старались делать вид, что ничего не изменилось, что старая жизнь идет своим чередом - долгие неторопливые беседы, спокойные жесты, песни, шутки.

Кому-то постороннему это могло показаться странным и легкомысленным. Но только теперь Раэндиль понял, откуда идут корни этого странного спокойствия, почти равнодушия жителей Цитадели. Они были такими же, как их вождь: холодноватыми, отстраненными и не поддающимися панике перед лицом опасности. Что толку кричать или плакать, если ты не в силах изменить ход каких-то событий? Если ты не можешь избежать лавины на склоне горы - встреть ее лицом к лицу, с покоем в душе. Ведь все равно она тебя настигнет... Встреть ее так сам - и помоги другому, тому, кто слабее тебя.

Когда в комнату влетал Наместник с очередным отчетом, Раэндиль предпочитал притаиться в углу, тем более, что Гортхауэру, которому, казалось, достаточно было легкого дуновения ветерка, чтобы рухнуть на пол от усталости, было не до рассматривания углов. Зато менестрель был в курсе всех последних новостей - а они были весьма печальными. Отход жителей запаздывал, противник приближался быстрее рассчитанного. По всем расчетам выходило, что последние обозы - около восьмиста человек - никак не успеют уйти до вечера, а если даже и успеют - то все равно, их будет легко настигнуть. Не хватало малого - около шести часов, за это время можно было бы уйти на некоторое расстояние, пусть небольшое, но жизненно важное.

С этой скорбной вестью в начале вечера Гортхауэр пришел, а скорее, примчался, в покои Владыки. Раэндиль привычно притаился у окна в углу. Через несколько минут он пожалел, что не ушел - но теперь открывать свое присутствие было слишком поздно. Он уже хорошо понял эту черту Наместника - человека, ставшего свидетелем проявления им хоть каких-то чувств наподобие слабости или жалости, тот мог беспощадно уничтожить. Уж очень хотелось ему выглядеть Жестоким: холодным и равнодушным убийцей.

Низко опустив голову, Гортхауэр рассказывал о том, что последние не успевают уйти. Обычной речью, и Раэндиль слышал каждое слово. Договорив, он неожиданно рухнул на колени и простонал:

- Прости! Прости меня, я не сумел...

Мелькор не сразу поднял его, дав ученику успокоиться, прижавшись к его коленям. Потом, стиснув плечи, поднял его с колен и что-то негромко заговорил, не отпуская его. Раэндиль не слышал слов, слышал лишь интонацию - мягкую, но властную, не терпящую возражений. А, судя по тому, как бледнело лицо Наместника, для возражений были причины.

- Я никуда не уйду!.. - крик разорвал вязкую, душную пленку тяжести, повисшую в комнате. - Я никуда не уйду! Я останусь с тобой, здесь!

- Слушай меня. Ты уйдешь с последним обозом и двумя третями гарнизона. Поведешь их на восток. Здесь останется треть - и она задержит наступление.

Голос Мелькора был отвратительно тяжелым и жестким, у менестреля даже мурашки по коже побежали.

- Как я могу уйти, зная, что тебе грозит...

- Ты должен. Должен защитить тех, кто надеялся на нас, кто служил нам все эти годы. Без тебя они не справятся. А за меня не бойся - я вернусь снова. Только жди. Жди и помни. Не мсти - месть разъедает душу. Слышишь? Слышишь меня?!

Владыка неожиданно сильно встряхнул бледного, как сама смерть, Гортхауэра. Тот вздрогнул и пробормотал:

- Да..

- Поклянись.

Гортхауэр с последней надеждой взглянул на Мелькора - и Раэндиль видел его мысли: если не дать клятву - то можно ведь и ослушаться...

- Ну же...

- Клянусь исполнить твою волю!

Холодный, как лед, голос, твердо сжатые губы. Наместник одним надменным жестом стряхнул с себя руки Владыки, ставшие вдруг легкими и безвольными, круто развернулся и вышел вон. Звонко хлопнула дверь - словно что-то разбилось. Шаги раздавались в тишине - ровные, ритмичные. Так звонит набат в час тревоги - холодно и размеренно, и все же мучительно неуверенно в правоте своего голоса над еще не ведающей о беде землей. Потом постепенно стихли. Менестрель вышел из своего убежища, подошел к Владыке. Растерянно заглянул ему в глаза:

- Что же это значит, ты и вправду вернешься?! Правда? - и замер, почти не надеясь услышать подтверждение. Слишком это было невероятно.

- Нет, Тинни. Я не вернусь.

- Так ты солгал ему? Зачем?

И впервые из них двоих взгляд отвел не Раэндиль.

"Затем, ах, мальчик, затем, что я слишком хорошо знаю своего ученика. Он суть огонь и лезвие клинка - разве он смирится с поражением? Но эта земля увидит покой на какие-то годы - годы, пока он будет верить в эту ложь."

Наместник собрал солдат в одном из залов Цитадели. Раэндиль, затесавшись в толпе, слушал разговоры солдат. Когда Гортхауэр объявлял приказ, по залу поползло глухое недовольство, непривычный для дисциплинированных солдат ропот. Раэндиль внимательно вслушивался в голос Наместника - холодный, твердый, уверенный. Поверх доспеха из черненого лунного серебра - богато расшитый плащ. Сила и твердость, в каждом движении - уверенность в себе. Словно не он часом раньше обвисал бессильно в руках Владыки, не зная, как выйти из смертельного тупика.

Раэндиль слушал разговор двух немолодых уже воинов в плащах пограничников. У одного из них шрам рассекал щеку, у другого - шел по кисти руки вверх, под рукав. Они негромко беседовали между собой, поминутно поглядывая в начало зала, где говорил Наместник:

- Он не посмеет отдать такой приказ, не станет приказывать, кому оставаться, кому идти.

- А если все-таки приказ будет?

- Тогда пускай этот приказ катится в Пустоту. На последнем обозе уезжает моя жена, хорошо хоть оба младших уехали давно. А она все тянула, все хотела остаться со мной подольше... Так что ж я - уйду?!

- Но - приказ-то самого Владыки?

- А, отстал бы ты, в самом деле, Альдо! И без тебя несладко.

Раэндиль внимательно наблюдал за Наместником, поражаясь произошедшей с ним перемене - холоднее, тверже льда был теперь Гортхауэр. Он понимал, что приказами ситуация не будет решена, что вот так - силой своей власти разделить людей: вот ты - останешься жить, а ты - завтра ляжешь в сырую землю не получится. И тогда он приказал бросать жребий.

Через некоторое время зал разделился на две неравные части - и те, кто стоял в большей, опускали глаза перед товарищами. Им выпало уходить. А те - смотрели на них с пониманием и затаенной грустью - и тем и другим было известно, что цель остающихся - не победить, но выстоять как можно дольше.

В группе остающихся Раэндиль с болью в сердце увидел обоих близнецов - их блестящие гребенчатые шлемы были видны издалека. Обоим им выпало одно. Всю жизнь они были вместе - и смерти было не суждено разделить их. Раэндиль заметил взгляд Наместника, обращенный к ним - и вздрогнул: лед и пламень смешались там. Горько терять совсем молодых еще воинов. Но куда больнее терять своих детей, уходить в жизнь, оставляя за ними - смерть. А изменить это - он был не вправе. Наместник подошел к близнецам, обнял обоих, сказал какие-то слова. Зал на миг замер, отводя глаза. Потом те, кто уходил, вышли вместе с Наместником - и Раэндиль следом.

Вечерело. На фоне заходящего осеннего солнца четко вырисовывались движущиеся колонны воинства Запада. На последнюю телегу села последняя женщина, воины уже держали в поводу своих лошадей, когда во двор вышел сам Владыка. В простой черной одежде, только сияющий камень в короне светится в сумерках, освещая лицо. Все замолчали. Он обвел взглядом безмолвно застывшую толпу, чуть приподнял подбородок знакомым Раэндилю жестом, как всегда, когда желал что-то сказать - но поднес руку к губам, неловко и неумело поклонился и, резко повернувшись, быстрым шагом ушел вовнутрь - чуть хромая. Раэндиля поразило сходство Мелькора с его учеником - одни и те же порывистые движения, одни и те же жесты. Они и были суть одно, только сейчас понял Раэндиль, одно, неделимое - и все же судьба разделила их. Навсегда. Странное, нелепое слово - "навсегда", слишком уж упрямое и твердолобое. Но - ничего не поделать, и расходятся на развилке дорог пути. "А где же мой путь? - подумал менестрель, - где он?". И тут же понял - где.

Раэндиль подошел к Гортхауэру, седлавшему своего коня. Другие уже сидели в седлах, а Наместник все еще возился с упряжью, желая оттянуть время. Он вскинул глаза на Раэндиля и на секунду перестал возиться в ремнях:

- Ты?! Ты не уехал?

- Я остаюсь, Артано. - Имя, которое произносил только Владыка в личных беседах, непрошеным слетело с губ. Майа ничего не сказал, только по щеке пробежала легкая дрожь. - до вст... Да, что там - прощай! Удачи тебе.

- Тебя же убьют... ты поедешь со мной! Это приказ.

- Нет, Артано. Больше ты мне не приказываешь. Я человек. И я сам выбираю себе путь. Прости - добавил он, увидев, как от резких его слов вздрагивает вновь и вновь щека Артано. Наместник посмотрел ему в глаза - и Раэндиль испугался вновь еще одной перемены. Теперь это был человек, у которого внутри все выгорело - настолько, что больше уж некуда. И жалость переполнила Раэндиля, жалость, и еще страх - он понял, увидел, как рушатся скалы и поднимаются на бой огромные армии, сталкиваясь в смертельной схватке, как текут реки крови и встают стены огня. Артано отомстит, понял он, отомстит так, как никто еще не может вообразить.

Майа протянул ему руку - все в той же перчатке. Пожатие было сильным, до боли. А потом он неожиданно притянул к себе менестреля и они крепко обнялись - впервые. И - в последний раз. Раэндилю хотелось сказать столько слов - и убедить Гортхауэра не мстить, и пожелать ему удачи, и просто - сказать, что он верит в него... Но слова теснились в груди тугим комом, путались, никак не хотели обращаться в фразы. Раэндиль воспользовался мысленной речью, выплеснув все это в единое чувство. Наместник не ответил - но улыбнулся, едва-едва. И вскочил в седло. Кивнул солдатам, потом - Раэндилю:

- Что ж, прощай, человек. Я хотел бы быть на твоем месте...

И была ночь - чудесная ночь середины осени. Только вот полная луна среди быстро бегущих облаков отливала лиловым и багровым, словно окунулась в кровь. С башен Цитадели был виден лагерь противника - молчаливый, настороженный. Если бы они знали, сколько нас тут - даже не стали бы ждать утра. Напали бы прямо сейчас, думал Раэндиль. Но - воинство Валар явно не знало, что их встретит всего-навсего две тысячи человек - треть гарнизона Ангбанд.

Раэндиль спустился с башни вниз, во двор, где вопреки всем обычаям горели костры. У костров сидели солдаты, негромко беседуя или чаще молча, глядя в огонь. Появление Раэндиля они встретили с удивлением и радостью - его песни любили. Его попросили спеть. Он пел - разные песни, баллады о героях и песенки о любви, предания и шуточные песни. Пел то, о чем его просили, ни разу не отказавшись спеть что-нибудь. Вокруг него собирались люди - и слушали так, как никто и никогда его еще не слушал. Но - заалел рассвет и протрубили рога. Раэндиль встал и махнул рукой:

- Подождите! Последняя песня.

Командир опустил рог и внимательно уставился на него. И менестрель запел песню, которую сочинил только лишь несколько часов назад, стоя на башне:

                Только Черные Ворота остаются за спиной,
                Только стены Цитадели - а под ними наша рать.
                Мы ряды свои равняем, еще миг - и будет бой.
                Нам одно осталось только - чтоб не даром умирать.
                        Нам оружье и доспехи сам сковал Владыка Тьмы.
                        Наши черные знамена ветер Ночи развевал.
                        Дрогни, Воинство Валаров, и увидь, как мы сильны!
                        Пусть в рассветной мгле поярче полыхнет клинков металл!
                Мы не дрогнем, не отступим - не пристало нам бежать,
                До последней капли крови станем биться под стеной.
                Даже зверь бывает храбрым, коль к стене его прижать;
                Нам же, Воинам Мелькора, знать сомнений не дано.
                        Вы пришли за нашей жизнью? Вы свою найдете смерть!
                        Вашей кровью не-живущих пропитается земля.
                        Дрогнут даже стены мира и сама земная твердь,
                        Когда две столкнутся рати на Анфауглит полях.
                Нас едва ли пара тысяч - но за нами Цитадель.
                И покажется пришедшим - каждый в битве стоит ста.
                Нами движет наша вера, вами движет ваша цель.
                Мы погибнем, знаем сами - но ни вздоха на устах.

Допев последние строки, Раэндиль, не оглядываясь, отправился внутрь Цитадели. Его кто-то окликал - но он боялся оборачиваться, боялся, что не сможет взглянуть этим людям в глаза. Их ждала гибель. Его - тоже. И все-таки между ними лежала непреодолимая пропасть: умереть геройски или как придется - разница немалая.

Навстречу ему вышел какой-то незнакомый молодой воин - невысокий, стройный, в серебристом шлеме. А вот глаза под шлемом были знакомые до боли - зеленущие с золотым, лихорадочно блестящие. И руки воина - без латных перчаток - тонкие, девичьи.

- Элентари?! Ты-то здесь зачем? Мне сказали - ты уехала.

- Там мои братья. А тут - мой дом.

- Эли - но не в бой же!

- Отчего нет - я воин не хуже многих мужчин. Пойми, Тинни, мне нечего терять. И не для чего больше жить.

Раэндиль хотел сказать ей, что любит ее и не хочет, чтобы она умирала. Что она нужна своему отцу. Что она должна жить - такая красивая, такая молодая. Но вместо этого - посторонился, пропуская девушку, и только прошептал ей вслед: "Прощай, Эли!" Всех их ждало одно - смерть, так какая разница - молод ты или стар, мужчина ты или женщина? Смерть уравнивает всех.

А сам Раэндиль ее не боялся больше. Давно уже - с того самого дня, когда очнулся два года назад от колдовского сна. Там - в кошмарах - он умирал много раз. И все же был жив. Он верил в Дар Людей, в уход в Эа. И еще верил в то, чего не было ни в одной книге, ни в одном рассказе мудрого: те, кто уходит вместе, не расстаются и за Гранью Мира. Он придумал это сам - и поверил, так поверил, что это просто не могло быть неправдой.

Так они и сидели - могущественнейший из Стихий Арды, Вала Мелькор и безвестный менестрель родом из окрестностей Нарготронда, сирота и бродяга. Мелькор - на троне, как и подобает Владыке Ангбанд, Раэндиль - у его ног, на ступенях. На колени менестрель зачем-то положил себе короткий и широкий одноручный меч. Говорить было не о чем. В Тронный зал не долетали звуки битвы, но оба знали - она идет. Вторым зрением могли бы видеть, как две тысячи человек творят истинное чудо - сдерживая натиск в сотню раз превосходящего их войска. В безумной ярости каждый из воинов был равен по силе не менее, чем десятку наступающих.

Легко раненые - не замечали своих ран. Тяжелораненые, не обращая внимания на льющуюся из ран кровь, разрубленные доспехи, отрубленные конечности, продолжали стоять на ногах и драться до тех пор, пока не получали несколько действительно смертельных ударов. И Валарское воинство содрогалось от страха, видя таких противников, и считало их ожившими мертвецами и нежитью, чудовищами и мороками - им еще не доводилось встречать подобных бойцов. Солнце достигло зенита, когда пал последний. Время было выиграно с лихвой.

Когда пал последний воин, Мелькор вдруг коснулся рукой плеча Раэндиля и негромко сказал:

- Ну, Тэль-Тинни, вот и все.

Менестрель почувствовал, как все его тело начала охватывать мелкая холодная дрожь. Заледенели неожиданно в теплом зале пальцы, на спине выступил холодный пот. Но рука на плече согревала и успокаивала, из нее шли токи тепла и безмятежности. И он вдруг успокоился - то ли смирился, то ли просто страх ушел. Осталась лишь странная, сумасшедшая надежда - пусть его возьмут в плен тоже, если возьмут Владыку. Нелепо - кому нужен простой смертный. Что за дело до него Валар? И все же Раэндиль еще надеялся.

Топот быстрых шагов. Дверь отворилась, резко, как от удара ноги. В зал вбежали несколько Майар в порубленных доспехах и красно-золотых одеждах поверх, залитых багровыми потеками крови. Они не сразу увидали сидящих, а увидав, бросились к ним. Следом за ними в залу вошел еще один - по виду, очень высокий, косая сажень в плечах, человек - с рыжей бородой и такими же рыжими пышными волосами. На нем не было доспеха, в руках не было оружия. И одеяние - красно-золотое, роскошное - было чистым. Он огляделся, увидел Мелькора и засмеялся, запрокинув голову. Смех раскатился под сводами, чужеродным звуком забившись в каменных сводах.

Вот тогда Раэндиль встал, взял в руки меч, и пошел прямо на рыжебородого, по пути поднимая клинок так, как когда-то пытался научить его Гортхауэр. Медленно и плавно - как танцор на канате над пропастью, как птица - над бурным морем. Шаг, другой. Но он не сделал и пяти шагов - прямо в горло ему вонзился метательный кинжал кого-то из Майар. И для него настала Тьма.

Во Тьме были звезды. Неправдоподобные, огромные, ярко-серебристые. Они звали к себе. Он помнил себя, помнил свою смерть, помнил Чертоги - странное место туманной неопределенности, ожидания чего-то. А потом - его отпустили. Сюда, где было столько поющих звезд, и каждая пела о своем, и каждая песнь была прекрасна. Но - он не забыл и еще об одном. О том одном, ради которого был согласен умереть еще столько раз, сколько было вокруг звезд. И, повиснув в странном месте между звезд, он позвал по имени того, кого ждал на Звездной Дороге.

- Я здесь, Тинни. Пойдем - нас зовут!